Жемчужное ожерелье - [23]

Ее готовность заставила Эдди оторваться. Теперь он весь склонился над ней своим обнаженным телом, поразив ее мощью напрягшегося члена.

– Прикоснись ко мне, Дороти, – хрипло выдавил он.

Она и так сгорала от желания прижаться к нему, слиться с ним до такой степени, чтобы даже воздух не разделял их. И вдруг поняла: он просит не об этом. Он хотел иного, самого интимного прикосновения, способного усилить мужское желание, обострить его до предела.

Испытывшая жуткий стыд, Дороти отвернулась в тень, чтобы свет лампы на ночном столике не выдал ее.

– Я не умею делать это…

Он заглянул ей в глаза, где было все: отчаяние, смущение и униженность вперемежку со страстью и еще многое другое. Затем поднес ладонь Дороти к губам, нежно поцеловал несколько раз, потом прижал к своей возбужденной плоти.

– Попробуй. У тебя получится.

Неуверенной рукой она стала поглаживать его упругий, напряженный член, наблюдая за своими действиями широко раскрытыми глазами. Вот сейчас, еще секунда, и мужские губы пренебрежительно скривятся, произнеся презрительное «Не так, неумеха!»

Однако этого не произошло.

Закусив губу, Эдди постанывал, глубоко втягивал в себя воздух, замирал, блаженно улыбался и с безудержным пылом обрушивал на нее благодарные поцелуи, а его пальцы легонько ласкали ее внизу, проникая в глубину мягкой, влажной женской плоти.

Все нарастающее желание заставило Дороти вздыматься, постанывать, срываясь на сдавленный крик, в котором угадывалась потаенная мольба.

Еще несколько мгновений назад ее тело сковывал страх, сейчас же оно раскрепостилось, раскрываясь навстречу тому, что должно было произойти чуть позже. В глубине сознания Дороти понимала это, хотела этого и больше не испытывала смущения. Сейчас они с Эдди были единым целым; он ласкал ее, и она отзывалась на его ласку. Прежнего отчуждения между ними как не бывало. Он отстранился от нее только затем, чтобы окончательно сбросить мешавший ему халат, рывком отбросил в сторону покрывало.

Спиной она ощутила прохладу крахмальной простыни, откинулась на высоко взбитые подушки и приняла его на себя, не чувствуя тяжести, впечатавшей ее в постель. Она видела лишь разгоряченное лицо с сияющими синевой глазами, вдыхала аромат волос, скользивших по ее щекам. И тут последнее сомнение – не проявляет ли она безрассудство – было сломлено стремительным натиском. Эдди вошел в нее, овладел ею с нетерпеливой жадностью. Могучими посылами он, казалось, достигал дна, заставляя Дороти вскрикивать, но не от боли, а жгучего ответного желания. И буря смешалась с бурей, волна накатывала за волной. Ничто в мире больше не существовало.

Руками он приподнял ее за ягодицы, помогая войти в ритм, который все убыстрялся и убыстрялся, подводя к пику наслаждения.

– О-о-о… – стонала Дороти, не в силах сдерживаться.

Внутри нее стремительно росло похожее на утонченную боль и все же ни с чем не сравнимое ощущение. Оно заполняло ее целиком. Будто ожил вулкан, пробужденный к жизни могучими природными силами.

– Эдд, Эдд!… – в изнеможении вскрикнула Дороти, содрогаясь от череды глубинных спазмов, и сразу же услышала его протяжный хриплый стон, сопровождаемый конвульсивной дрожью.

Наконец они оба стихли. И только тут она почувствовала тяжесть навалившегося на нее тела, потерявшего прежнюю невесомость.

Эдди осторожно сполз на бок, поцеловал ее в краешек рта.

– Ты жива? – едва шевеля губами, спросил он.

– А ты?

– Меня… нет… Я еще не здесь…

Лицо его было бледным, глаза закрыты, обмякшие руки раскинуты.

Дороти охватило разочарование, почти обида. Конечно, она не была наивной девочкой, надеющейся на клятвы в любви до гроба, но все же Эдди мог бы сейчас произнести хоть несколько нежных слов… Сама она еле сдерживалась, чтобы не признаться, какое потрясающее наслаждение испытала, тем более что даже и не подозревала до сей поры о дремавшей в ней сексуальности. Он перевернул в ней все представления об интимной близости, научил ее быть женщиной… Но, похоже, Эдди воспринял все не с такой остротой. Или это для него рядовое событие, иначе почему он столь безучастен сейчас, сейчас, когда ей так хочется услышать нежные, ласковые слова?…

– Ты жалеешь о случившемся?… – вдруг спросил Эдди.

– Наверное, это было не самым умным с нашей стороны…

Ответив так, Дороти с замершим сердцем ждала, что он возразит, рассеет мучительные сомнения, подарит надежду, а тот молчал.

– Тебе нечего сказать? – робко произнесла она.

– Да, наверное, мы… не должны были допускать этого, Дороти, но сейчас уже поздно сожалеть…

В ее душе будто что-то оборвалось. Она каялась, кляла себя за слабость, которую проявила. Но это была не злость, не ярость, а жгучий стыд. Он душил ее, от него некуда было деться. И хорошо, что Эдди ни о чем не подозревал. Его покойный, безмятежный сон неоспоримо свидетельствовал о полном равнодушии к тому, что между ними случилось, а еще красноречивее… к ней самой…

Из всех рабочих дней недели больше всего Дороти Ламбер не любила понедельники. Этот же оказался – хуже некуда. К скверному настроению, граничившему с внутренней истерикой, матушка-природа добавила свое: небо нахмурилось, из низких сизых туч моросил нудный дождь. В душе Дороти было зябко. Ни заниматься делами, ни вообще думать она не могла, находясь в некой прострации.