Жемчужины Филда - [33]

В отчете-рапорте на имя графа Бенкендорфа сообщил Попов, что все мамзели привезены для воспитанья генеральской дочери Натальи, которая осталась без должного домашнего присмотра в имении Таврической губернии. Засим Попов, слегка пожав плечами, деликатно указал — «но, по мненью моему, они приехали в Россию для жизни не слишком нравственной». И, как бы в оправданье ген. Ащеулова П.П., прибавил, что тот с женой «в расстройстве», она и сын давным-давно остались в Грузии.

Да, когда-то он в Грузии служил и Грузию любил, как Грибоедов Нину Чавчавадзе. А он, Пал Палыч, тогда штабс-капитан, обожал другую Нину. Уж от его-то Нины, уверял Пал Палыч, ни в какую Персию ты не уедешь даже под угрозой расстреляния.

Он покорение Кавказа вспоминал без похвальбы, но и без лени. Клянусь, он заскучал бы, если б знал, что было это не покорение, а при-со-еди-нение, а кровь лилась лишь потому, что был Шамиль — агент турецкий, по совместительству — британский. Э, нет, воспоминанья Ащеулова были в созвучье с Пушкиным: «О, Котляревский, бич Кавказа, губил, ничтожил племена»; «Дрожи, Кавказ, идет Ермолов…» Созвучья — черты эпохи, а не романные приметы из прейскуранта…

Он памятливостью был крепок, Ащеулов: горячие блины, испеченные денщиком Антошкой на шанцевой лопатке; кованые звездочки взошли на небосклоне повеленьем государя в двадцать седьмом году, Пал Палыч прихлопнул большой ладонью по плечу — штаб-ротмистр и штабс-капитан: четыре; генерал-майор: две. А после славной перестрелки усы и лоб как в саже; красные снурки у горцев — амулет; кричат из-за скалы: «Шайтан!», и этот вой и гик их конников; солдату два фунта мяса и чарку водки раздай-ка, унтер, и не греши; казаки, сметливые удальцы, оружьем и одеждою ну точно горцы, коим, изволите ли знать, в отваге не откажешь; ты в белом кителе с двустволкой наперевес и с толстой папиросою в зубах таскаешься в кустах — туземца выследишь да и подстрелишь, как куропатку, а другой где-то здесь же, в скалах и кустах, тебя выслеживает, чтоб подстрелить, словно гиену… Эх, Михал Максимыч, Михал Максимыч, куда как славно…

Попов, наш либерал, не морщился. Коль речь об упрочении державных рубежей, дело правое — губить, ничтожить племена. Так полагал и Пестель, Друг человечества и Друг свободы.

Ну, наконец-то Пестель. Мы ближе к цели.

Нет, не дружил суровый Друг с Пал Палычем. Напротив, сослал бы на галеры Луку Мудищева, да не было сей меры в «Русской правде». Многим сослуживцам в Новороссии казалось, что Ащеулов селадон, и только. А он…

Там, в Тульчине, имела штаб Вторая армия. Огромный гулкий дом с полдюжиной дорических колонн. В том доме, в штабе, была большая зала — депо армейской картографии. Во всю стену пласталась карта, выполненная в цвете, называлась — стратегическою картою империи Турецкой… Майором, потом полковником и генералом Ащеулов в ту залу приходил один. Он был взволнован почти лирическим волненьем. А вместе военным глазомером мерил сопредельную державу и нос-баклушу вдумчиво оглаживал… Любовные романы не поглощали эпические планы, «Турецкий марш» звучал в ушах.

Но что нам делать в Тульчине, хоть не деревня, а местечко? О, времена, застой, рутина. Бьют барабаны? Готовься к смотру, нам амуниция всего дороже и строгий, стройный вид. Невыносимо для человека со страстями. И он в отставку подал. Пусть сердце, которому не хочется покоя, бьет барабаном на смотру совсем без амуниции.

Он вроде был доволен самим собой и женщинами разных наций. Но Михал Максимыч как бы исподволь будил в нем честолюбца. Педагогически умело Михал Максимыч возвращал Пал Палыча в депо картографическое, к карте стратегической, в империю сопредельную. И словно бы между делом выспрашивал, как говорится, про жизнь обыкновенно-повседневную. И чином, и существом наш обер-аудитор был статским. Однако склонность к сионизму склоняла к тактике разведок в краях, где множество евреев.

Представьте, на их проклятый счет Лука Мудищев, как и Друг свободы, списывал многое. Мирная жизнь армейского офицера известна: утром учение, манеж, в полдень у полкового командира или в жидовском трактире… Жиды в Новороссийском крае держат всю торговлю. Чиновников всех ведомств залучают в тенета злоупотреблений. И развращают взятками. У них рабины княжат, они трепещут рабинов. Все «просвещенье» — Талмуд. И ждут, ждут, ждут пришествия Мессии.

С таким реестром был согласен сионист Попов. Ащеулов, в сущности, подтверждал сужденья Пестеля — глава вторая «Русской правды», параграф — «Народ Еврейский».

Да, подтверждал, однако еще не знал, что сионист Попов уже толкует с Пинхусом, который Бромберг, купец второгильдейский, о близости Исхода, о том, что надо всем евреям собираться, ну, скажем, в районе Тульчина, а может быть, Одессы, чтоб пересечь волну морскую и… и… и…

Нет, полководец еще о том не знал, не ведал — он думал вслух о Лийке Лошак. Единственной гостиницею в Тульчине была корчма и постоялый двор Исайки Лошака. А дочь его была как пальма… Красноречивыми руками Пал Палыч сделал пассы и рассмеялся… Какой прекрасный, свежий, чистый альт, она певала в водевиле. Он пощелкал пальцами… Ага! «Удача от неудачи, или Приключения в жидовской корчме»… И снова рассмеялся так, как неудачник не смеется. Да тут же и прибавил беспечально, что эта Лийка Лошак вдруг исчезла со двора, а года два спустя Тульчин был поражен, как громом: Лийка Лошак — адмиральша… Произведя эффект, Пал Палыч, поднимая белы руки, объяснил… Да, сударь, в Николаеве моя прелестница замуж вышла за Самуилыча — адмирала Грейга, Алексея Самуиловича. Он ныне командир и флота, и портов на Черном море, что, полагаю, вам известно.