Жемчужина страсти - [93]

Киомаса отвечал ему без раздражения:

— Я путешествую с войском, чтобы предохранить себя от всякой опасности, так как я мало доверяю дорогам! Крепость я имею, конечно, для помещения войска. Что касается моей бороды, то она мне очень полезна: когда я завязываю ремни каски, она играет роль маленькой подушечки, и защищает мой подбородок от трения.

— Хорошо, сохрани свою бороду, но снеси свой замок, — сказал Гиэяс улыбаясь. — Твои солдаты помогут тебе в этом.

— Если ты настаиваешь на этом, я спрошу у Фидэ-Йори, уполномочит ли он меня уступить тебе этот замок. Кстати, я возвращаюсь к моему господину. Не хочешь ли ты что-нибудь передать ему?

— Ты можешь сказать ему, что я раздражен против него, — сказал Гиэяс.

— На каком основании?

— Потому что на медном колоколе, который он посвятил храму Будды, он велел вырезать буквы, из которых состоит мое имя, и по нем ударяют вечером и утром.

— Как! — вскричал Киомаса. — Фидэ-Йори велел вырезать на этом колоколе следующие слова: Отныне в моем доме будет спокойствие.

— Ведь я же говорю тебе, что эта фраза состоит из букв моего имени, и что по нем ударяют бронзовой колотушкой, проклиная его[28].

— Я скажу сегуну, что это совпадение оскорбляет тебя, — сказал Киомаса, не теряя спокойствия.

Он вернулся в Осаку и рассказал, как его принял Гиэяс. Оскорбительная насмешливость и пустая ссора, выдуманная бывшим правителем, достаточно указывали на его враждебные намерения, которые он даже не старался скрыть.

— Такое поведение равняется объявлению войны, — сказал Фидэ-Йори. — Мы должны смотреть на него, как на таковое. Несмотря на это, не будем нападать, пусть Гиэяс двинется. Он этого не сделает сейчас. У нас, конечно, будет время вновь вырыть рвы вокруг крепости. Пусть сейчас же примутся за работу.

Незадолго до этого Фидэ-Йори развелся со своей женой, внучкой Гиэяса, и отослал ее к дедушке. В то же время он объявил о предстоящей своей свадьбе с Омити, которой он дал титул принцессы Ямато.

Жених и невеста забывали весь остальной мир, радость ослепляла их. Они не могли думать об опасности, которая угрожала им. К тому же для них единственным возможным бедствием была бы разлука, а они решили в случае несчастия умереть вместе.

Они пошли опять в лимонную рощу. Слабые почки начинали наливаться на кустарниках, так как в этом климате весна наступает быстро. Не успеет растаять последний снег, как деревья уже начинают зеленеть. Они блуждали по темным аллеям садов, рука об руку, радуясь счастью быть вместе, видеть друг друга не только в мыслях или грезах. Они обожали друг друга, не будучи знакомы. Они виделись только одну минуту, и образ, который они хранили в своей памяти друг о друге, был неполон и не вполне соответствовал действительности. Каждую минуту они делали новое открытие.

— Я думал, что ты меньше, — говорил Фидэ-Йори.

— Твои глаза показались мне гордыми и насмешливыми, — говорила Омити. — А они, наоборот, исполнены бесконечной нежности.

— Какой у тебя сладкий голос, моя возлюбленная! — продолжал царь. — Моя память исказила его божественную музыку.

Иногда они входили в лодку и одним ударом весла отталкивались на средину пруда. Не берегу большая ива свешивала к воде свой длинный зеленый убор, ирисы рассекали живое зеркало своими жесткими листьями, на поверхности плавали кувшинки. От жениха и невесты падала одна тень. Удочка падала в воду, которая разбегалась бесчисленными кругами. Но сколько бы рыба ни клевала, сколько бы ни выплясывал легкий поплавок, лежавший на поверхности озера, свой беспорядочный танец, они не обращали на это внимание. Страстным взглядом смотрели они друг на друга с одного конца лодки на другой. Однако иногда они замечали, что рыба дразнила их, тогда раздавался их звонкий смех, который смешивался с пением птиц.

Ему было двадцать три года, ей — восемнадцать.

Однако Омити беспокоилась иногда о войне.

— Не забывай возле меня своих обязанностей царя, — говорила она. — Не забывай, что нам грозит война.

— Твое сердце в мире с моим, что же ты говоришь о войне? — спрашивал Фидэ-Йори.

Впрочем, сегун мог безопасно предаваться своей любви: принц Нагато заменял его. Он устроил оборону, постарался помирить генералов, которые возненавидели друг друга и только и думали о том, как бы досадить один другому. Гарунага, в особенности, доставлял им много хлопот. Он запретил своим солдатам работать над прорытием рва вокруг замка.

— Это труд рабов, а вы воины, — говорил он.

Солдаты других отрядов не хотели показать, что они менее самолюбивы, и в свою очередь, отказались работать. Таким образом, через полтора месяца дети еще могли свободно переходить через ров. Нагато должен был прибегнуть к строгим мерам. Мало-помалу водворился порядок.

Сигнэнари раскинулся лагерем в долине, на севере города. Йокэ-Мура расположился на холме, который назывался Йока-Яма, Гарунага — на холме по имени Чауси-Яма. Все остальные войска охраняли морской берег или наполняли крепость. Кроме того, Нагато уполномочил Райдэна и его товарищей созвать всех, кто хотел драться. Храбрые моряки собрали десять тысяч добровольцев.

Защищенный таким образом город трудно было захватить. Нагато ничего не упустил из виду: он велел еще укрепить два бастиона, которые возвышались у входа в Осаку, по обе стороны реки. При помощи каналов, которые пересекали весь город, он сделал ров, разрушив несколько мостов, так что та часть, где находилась крепость, оказалась совсем обособленной. Принц, казалось, был неистощим. С подобным вождем, который обо всем думал, воодушевляя солдат своими речами и примером, город мог защищаться и еще надеяться. Но Нагато вдруг покинул Осаку.