Жемчужина страсти - [80]

— Устроим так, чтобы Фидэ-Йори отказался подписать договор, — говорил Гиэяс, — тогда гнев неба падет на него.

К его величайшему удивлению, ему доложили о приезде посла из Осаки. Значит, Фидэ-Йори принимал предложенные условия.

— Кого он прислал? — спросил Гиэяс.

— Генерала Сигнэнари.

Молодой воин был так известен своим геройством, что внушал глубокое уважение даже своим врагам. Когда он явился в своем военном мундире и верхом проехал по лагерю, владетельные князья поклонились ему.

Сигнэнари не отвечал на поклоны.

— Что значит эта гордость? — спросил один вельможа.

Кто-то отвечал:

— Он представитель сегуна Фидэ-Йори и не должен кланяться.

Его ввели в палатку начальника. Гиэяс сидел в глубине на складном стуле. Направо и налево пол был устлан циновками. Князья и генералы присутствовали при приеме. Сигнэнари хотели посадить рядом с князьями, но он как будто понял и сел напротив Гиэяса.

— Это правильно, — сказал один вельможа шепотом, — этот воин, несмотря на всю свою молодость, уже обладает достоинством и опытом старца.

Сигнэнари развернул сверток.

— Вот слова моего государя, сегуна Фидэ-Йори, сына сегуна Таико-Самы, — сказал он и прочел сверток, который держал в руках:

«Я, Фидэ-Йори, главнокомандующий армиями микадо, соглашаюсь для прекращения несправедливой войны, которую объявил ныне Гиэяс и которая разоряет государство, принять одно из условий, предписанных мне противником для заключения мира: я разрушу первую стену крепости Осаки и засыплю рвы; следовательно, вражда прекращается, и мы сложим оружие. Написано с полной искренностью, в пятнадцатый день второй луны осенью, в девятнадцатый год Нэнго Кай-Тио. И подписано моей кровью: Фидэ-Йори».

— Если так, — сказал Гиэяс своим слабым, дрожащим голосом, — я принимаю мир.

Он велел принести письменные принадлежности и продиктовал секретарю:

«Я, Минамото Гиэяс, провозглашенный сегуном предшественником Го-Митсу-Но, от имени сегуна Фидэ-Тадда, в пользу которого я отрекся, соглашаюсь прекратить войну на условии, что Фидэ-Йори сроет стены замка Осаки и засыплет его рвы так, чтобы трехлетний ребенок шутя мог входить и выходить оттуда».

Гиэясу подали новую кисть и длинную иглу, которой он должен был уколоть себе палец, чтобы подписаться своей кровью.

Он сделал себе легкий укол, из которого показалась бледная капелька крови, тем не менее, он подписался, и договор передали Сигнэнари.

— Этого недостаточно, — сказал генерал, взглянув на бумагу, — кровь слишком бледна. Твоего имени нельзя прочесть. Повтори.

— Но, — сказал Гиэяс, — я стар, слаб и болен, для меня драгоценна каждая капля крови.

Сигнэнари сделал вид, что не слышал.

Гиэяс, вздохнув, сделал новый укол и обвел подпись яснее. Только тогда молодой генерал дал ему договор, подписанный Фидэ-Йори.

Признание

В Осаке царила безумная радость. Этот город веселья, роскоши, вечных празднеств питал отвращение к войне, к политическим столкновениям, трауру, ко всему, что ему мешало развлекаться: развлечение было главной целью жизни для его жителей. Так это кончено! Теперь можно заменить лицо, вытянутое от горя и беспокойства, широкой физиономией, расплывавшейся в улыбку. При первом известии о мире весь город пустился плясать. Матросы плясали на набережной Йодо-Гавы, купцы на пороге своих лавок, слуги во дворе дворцов. Богатые обыватели, чиновники, дворяне были не менее рады, хотя и выражали свое удовольствие более сдержанно. В особенности принцессы были счастливы: заключенные в своих дворцах, покинутые мужьями, они думали, что состарятся до окончания войны. Все как бы очнулись от кошмара. Теперь опять можно щеголять красотой, улыбаться, наряжаться.

Они бросились к большим лакированным сундукам и стали вытаскивать оттуда роскошные платья, пропитанные запахом мускуса и драгоценного дерева, которые они запрятали туда, чтобы надеть более темную одежду. На полу лежала груда чудного атласа, шелка, крепа самых нежных цветов. Но эти наряды казались немного выцветшими и помятыми, и стали посылать за фабрикантами, портными, швеями.

При дворе в тот же вечер был назначен праздник на воде, в котором могли участвовать богатые жители Осаки. Все были как в лихорадке. Для приготовления и укрепления лодок было мало времени.

Настал вечер: река осветилась огнями. От берегов отчалили тысячи лодок с гирляндами из фонарей, они медленно плыли вверх и вниз по реке.

Вскоре прибыли и придворные лодки. Они были больше и красивее других, покрывавшие их шелковые материи свешивались до воды, они были освещены огромными круглыми фонарями из газа или цветного стекла; над ними развевалось бесчисленное множество разноцветных флагов. Под навесами великолепных палаток лежали, беспечно растянувшись на подушках и утопая в свете огней — видно было блестящее шитье их роскошных одежд — грациозные женщины. При мягком свете огней видно было блестящее шитье их киримонов и большие светлые булавки в их прическах. Возле них сидели вельможи и говорили им тысячи пустяков, от которых они смеялись, немного запрокидывая голову. По воде прыгали длинные блестящие змейки.

В самом широком месте реки, там, где берега на далеком расстоянии поднимаются в широких уступах, на плотах был устроен фейерверк; чтобы его зажечь, ожидали прибытия двора. Огромная, шумная и веселая толпа расположилась на уступах берегов и смотрела на праздник кто стоя, кто сидя, кто лежа, держали фонари и таким образом участвовали в иллюминации. Не было недостатка и в бочках сакэ: их сбрасывали с высокого берега, и они катились, прыгали среди криков и смеха. Другие падали в воду, и когда их ловили, происходили забавные сцены. Многие тонули, тем не менее, скоро все были пьяны.