— A-а, куда им, — отмахнулась Павла Ивановна. — Они уж свадьбы-то и то на машинах станут справлять, не только работать. Лошади-то, Варя, вместе с нами на тот свет отправятся…
— Да будет тебе! — успокаивала её мать, но в голосе уверенности особой не было.
«Запрягальщик… Он запряжёт…» Тишка распалял себя, спотыкаясь о камнями затвердевшие комья земли, и едва схватывал дыхание.
Но вот уже и скат однобокой крыши, натянутый над силосной ямой, завиделся издали. И пойма реки открылась. На лугах уже работали женщины. Из-за горы, прятавшей их от деревни, звона кос не было слышно, а теперь долетал до Тишки и хруст падающей осоки, и чавканье воды под переступающими ногами косцов, и их тихие переговоры неразличимыми пока для Тишки словами: «Бу-бу-бу… го-го-го… а-а-а…»
Женщины шли рядами, подоткнув подолы юбок за пояс: незагорело белеющие ноги были чуть не по колено в воде.
Ох уж эта Берёзовка! Замочажила все луга. Самой-то реки не различишь, вся заросла, как и берега, травой, и только на изгибах застойного русла кое-где открылись омутцы дегтярно-тёмной воды. Хотя нет, бег реки всё же прослеживался: среди осоки извивался рукав трепещущего и в безветрие — течёт всё же! — сосенкообразного хвоща. Женщины, уже подвалив осоку на заметном пространстве, хвощ не тронули, и его тонкие сосенки означили границу берега и реки шиворот-навыворот: на берегу — вода, а по всему руслу реки — зеленеющая обманной твердью трава.
«Как же мы по воде-то ездить будем?» — озаботился Тишка.
У силосной ямы было полно ребятни. Ни Славки, ни Митьки, ни Алика Тишка среди них не разглядел. Но Николина коляска была прислонена, извалившаяся набок, к стволу берёзы, заматерело основавшейся на косогоре, за которым начинались луга. И — батюшки светы! — около берёзы был разложен костёр, уже бездымно потрескивающий дровами, и над ним на высоких козлах подвешен закоптевший, в чёрном нагаре котёл. «Да ведь председатель обещался сенокосников гороховым киселём накормить», — вспомнил Тишка, и у него возбуждённо дрогнули ноздри, хотя киселём ещё и не пахло и даже мало того — вода в котле даже не подёрнулась паром.
Яму ещё не почали: возчики, видать, до сих пор запрягались.
Тишка увидел Павлу Ивановну.
— Ивановна! — крикнул он. — А ты чего не на конюшне?
Павла Ивановна наигранно заругалась:
— Ha-ко, леман… — Это она так демона называет, другими словами — чёрта. — Ещё один бригадир выискался. Мне Дресвянин велел на яму, а не на конюшню идти…
— Да они же без тебя и не запрягутся, — совсем расстроился Тишка, — Ты же вчерась сама обещала помочь.
Павла Ивановна заулыбалась:
— Ну, Тишка, ты и строг до чего… А мне хоть разрывайся. — Она повела вокруг себя рукой, словно показывая ему, какое хозяйство навьючили на неё. — Гороховый кисель для вас вари, с Николой — подсунули! — нянчись, за ямой, как силосовать станете, следи… А ты ещё и конюшню на меня валишь. У меня ведь ни рук, ни ног не хватит.
— Тогда не приедут, — упал духом Тишка. Он же знал, что Славке хомута на лошадиную голову не надеть, а и наденет, так не той стороной — не войлоком, а деревиной к телу кобылы.
— Ох ты, заботник ты наш! — пропела Павла Ивановна. — Там им сам председатель уроки даёт, запрягутся.
У Тишки отлегло от сердца: Зиновий Васильевич управится с делом получше Павлы Ивановны. Но чего они так замешкались-то? Славка же убежал из дому сколько часов назад. Только за родителями дверь хлопнула — он и был таков. Митька, что ли, проспал?
Тишка оглядел гогочущую толпу ребят. Среди них были и не полежаевские, из соседних деревень. «Ну, Зиновий Васильевич всех поднял», — с одобрением подумал Тишка и увидел, что на дороге клубится пыль.
— Едут! — закричал Тишка, и гомонившая толпа ребят вытянула шеи.
— Где?
— Где?
— Где?
А пыль уже приближалась.
Первым из-за поворота вывернул Митька. Он сидел на лошади боком, упёршись ногами о левую оглоблю. Фуфайка, подостланная под него, чтоб не обмозолиться, съезжала набок. Митька то и дело привставал на ноги и поправлял фуфайку на горбатой спине кобылы.
Но лошадь-то была впряжена не в телегу. Тишка обомлевше увидел, что оглобли были и не оглобли вовсе, а две неошкуренные берёзки, стянутые внизу, за лошадиным хвостом, плетёной перемычкой ивовых прутьев, а дальше, за этой стяжкой, стволы деревьев уже нетронуто топорщились сучьями и листвой, сходясь друг с другом своими вершинами. «Волокуши сделали», — догадался Тишка, хотя раньше волокуш в глаза не видал, только знал о них по рассказам матери. Ну так на телеге на полежаевские луга и не сунешься: колёса засосёт по трубицы в трясину — без воза даже не вытащить.
Хитёр Зиновий Васильевич, подумал Тишка и сам же себе возразил: а какая хитрость, раньше-то с этих лугов на волокушах ведь только и возили траву, Зиновий Васильевич использовал чужой опыт.
За Митькой, неловко трясясь, подъехал и разлюбезный братец. Он больше стоял на оглобле, чем сидел на спине лошади, потому что, когда сидел, его подбрасывало, как мешок с отрубями, и фуфайка не спасала от ударов.
— Славка, ты плотнее сиди, — подсказала Павла Ивановна, — вжимайся в лошадь-то…
Славка, тараща на Павлу Ивановну страдальческие глаза, попробовал сидеть по подсказке, но его всё равно подбрасывало, как мешок.
