Жемчуг северных рек - [19]
Так что, Гомзиков, хочешь не хочешь, а и федюнинскую лямку тяни. Да лямка-то оказалась изъеденной крысами. Что-то Федюнин не проговаривался раньше о них. Наверно, спал много, не замечал.
А Гомзиков решил дать им сражение.
Кошки были запущены в помещение сушилки. Гомзиков с Тишкой — оба с исцарапанными руками — сидели на крыльце.
От реки, трепетно стуча крылышками, время от времени налетали стрекозы-коромысла, садились на прогретые солнцем стены, от которых сомлевше пахло смолой.
Гомзиков жаловался Тишке, как большому:
— Порог, понимаешь, переступаю, а они из-под ног — врассыпную. Да здоровущие, как поросята. Мне даже страшно сделалось… Чуть обратно не поворотил.
Тишка и сам не то что побаивался, но чувствовал себя неуютно, когда видел крыс. Остромордые, с длинными чешуйчатыми хвостами, с голыми, будто ощипанными, ушами, они с перепугу могли броситься человеку под ноги и до полусмерти испугать кого хочешь.
Тишка однажды пришёл к матери на ферму, и та отправила его в кормозапарочную за концентратами. Тишка едва дверь открыл, как из деревянного ларя выскочила крыса, да, не разобравшись, где что, кинулась Тишке прямо под ноги. Пробежала по босой ступне, будто крапивой ожгла. Тишка выронил ведро, которое собирался нагрузить запаренными концентратами, а крыса, испугавшись звона, с налёта ударилась в дверь и унырнула в образовавшуюся у косяка щель. Тишка долго стоял ни живой ни мёртвый, сердце почти у горла колотилось. Он потом в кормозапарочную, прежде чем войти, кулаком стучал. А ногу, будто в проказе она, целую неделю керосином смазывал.
Он вот и теперь сидел на лесенке у сушилки и спиной ощущал неприятный холодок, будто дверь могла ни с того ни с сего открыться и выпустить на улицу крыс.
— Год, видно, тяжёлый будет, — рассуждал уже сам с собой Гомзиков. — От того они так и активизировались…
— Какой тяжёлый? — не понял Тишка.
— А вот примечай, — поднялся Гомзиков и указал рукой на берёзу. — Если листья у неё осенью начинают желтеть с верхушки, то весна будет ранняя, а если снизу, то поздняя. Значит, кормов надо запасать больше. Звери, смотри, это хорошо чувствуют.
Берёза действительно сулила долгую зиму, пестрела листьями только снизу, вершина у неё стояла нетронуто зелёной.
— Или вот много паутины на бабье лето летает… — продолжал поучать Гомзиков. — Это тоже к холодной зиме… И Томи лиха мне сказывала — она примечает по пчёлам, — говорит, матка уже перестала в улье яйца откладывать… А перед тёплой зимой она ещё и в сентябре кладёт…
По всему выходило, что крысы не напрасно совершали набег на зерносушилку — чуяли приближение затяжной суровой зимы.
И Гомзиков не мог найти на них никакой управы. Они прогрызали дыры в полу, обходили хитроумные ловушки, избегали приманки в капканах. Плотники зашьют дыры брусом, крысы в другом месте прогрызут пол — и прямым ходом к мешкам с зерном. Все мешки распороты. Из рассыпанной пшеницы дорожки тянулись до самых нор.
— Напасть, да и только, — разводил руками Гомзиков. — Они ведь повадились, так всё подчистую сожрут. Ну-ка, представь себе, что плодятся через каждые три месяца да рожают по десять — пятнадцать штук, — армия, другого слова не подберёшь… Всё, всё сожрут…
Тишка прислушивался, что творилось в помещении сушилки. Но там было тихо. Видать, армия призадумалась, почуяв появление кошек. Что там ни говори, но кошек было предостаточно — Тишка четыре раза бегал за ними в деревню, да двух котов принёс с собой Гомзиков.
Утром кошки, жалобно мяуча, стабунились у порога, и, когда Гомзиков открыл дверь, они напористо ринулись к выходу. Их невозможно было удержать.
Гомзиков включил свет, ощерившиеся крысы нехотя потянулись к норам. Зерно снова было рассыпано по всему полу.
— Ох, камень надо было прихватить… я бы их камнем. — Славка, старший брат Тишки, был настроен воинственно.
— Да чего бы ты камнем сделал, — охладил его пыл Гомзиков. — Мы вон с Тишкой шесть кошек к ним подсадили — и то никакого толку. Видал, как рванули к выходу? Наверно, не одну эти крокодилы изувечили. Заметил, как зубы скалили? С такими не всякая кошка сладит.
Тишка жался к Гомзикову, а Славка не оробел, деловито исследовал дыры в полу, принюхиваясь, будто кот, суя в тёмные выгрызы в дереве пальцы, словно собираясь ухватить крысу за хвост и вытащить её на белый свет.
— Травить надо! — убеждённо заявил он.
Гомзиков усмехнулся:
— У меня, Славочка, в поле комбайны работают, я не могу их останавливать.
Ох уж этот Гомзиков! Он всегда так: сначала что-нибудь скажет, а потом начнёт объяснять. В прошлый раз по-заячьи напетлял вокруг затяжной зимы. Теперь так же неясно крутит вокруг комбайнов.
— Так разве одно другому мешает? — не удержался Славик.
— А как же? — в свою очередь удивился Гомзиков. — Я фуражное зерно сушу, на корм скоту. Если яды в него попадут, то и скот отравиться может. Конечно, в незначительной дозе не страшно, но тут же, сами видели, что творится… Тут крысидом фукать и фукать у каждой дыры — их же армия. А десятипроцентным фтористым натром ещё опаснее, чем крысидом… Куда ни кинь, везде клин… Одна надежда была на кошек.
— Может, мы ещё раз попробуем? — предложил Тишка. — Вон у Егорихи кот такой злыдень, что на собаку и то бросается. Неужто от крысы задаст драпака?
