Желтые перчатки - [9]
Я получил от него точную инструкцию, с кем из литературоведов следует повидаться, чтобы попытаться установить автора книги. Два слова уже достаточно характерны: серанг и «Патна».
С этим поручением я и отправился в путь.
Следует заметить, что я забыл упомянуть ещё об одной важной детали, искусно восстановленной лабораторией на листке из неизвестной книги: довольно ясный отпечаток пальца, на котором линии кожного рисунка были перерезаны резким рубцом шрама. Шрам был довольно характерный — полукруглой формы, похожий на полумесяц. Работники лаборатории даже установили, что этот след оставлен не чем иным, как ореховым маслом. Все это было очень интересно, но, к сожалению, не могло иметь для нас никакого значения до тех пор, пока мы не найдём лазейки к владельцу книжки.
В поисках этой лазейки я безрезультатно ездил от одного литературоведа к другому.
В тот же вечер я позвонил Кручинину, чтобы сообщить о неудаче.
— Плюнь на литературоведов, — сказал он. — Мне кажется, что решительно ни у кого из иностранцев, кроме Джозефа Конрада, я не встречал слова серанг. Погляди, пожалуйста, в «Энциклопедии Британика». А я тем временем пороюсь в Конраде.
Я прочёл в Британской энциклопедии длинную статью о Конраде. Упоминания о «Патне» не было и в ней.
С этим известием я приехал в лечебницу.
К моему удивлению, я застал Кручинина уже не в постели, а за столом, обложенного горой книг.
— Джозеф Конрад «Прыжок за борт», — безапелляционно произнёс он и, развернув томик, показал мне страницу. Я, действительно, увидел полный текст того отрывка, что было воспроизведено лабораторией из остатков пыжа.
— Это в десять раз лучше, чем если бы он вырвал листок из «Анны Карениной», — сказал Кручинин. — Наверно, Конрад достаточно редок в московских библиотеках. Ты без труда отыщешь те из них, где он ещё сохранился. Это и составит твою задачу на ближайший день.
К концу дня, совершенно отчаявшийся и измученный, я пришёл к выписавшемуся из больницы Кручинину и застал его в состоянии самого неподдельного нетерпения. Он встретил меня хорошо знакомым возгласом:
— Брось всё! Как можно внимательней обследуй библиотеку, которой мог пользоваться Гордеев и весь круг, из которого книга могла попасть к Фаншетте. Остальное неважно.
Итак, Фаншетта… На этот раз она приняла меня куда более любезно. Теперь я был центральной фигурой, и кофе с халвой были поданы мне одному. Наслаждаясь любимым лакомством, я мог вволю предаваться наблюдению за хозяйкой и исподволь подводить, разговор к интересующей меня теме: что она читает и откуда берёт книги? К сожалению, она почти не обращала внимания на мои реплики и, трогательно волнуясь, закидывала меня вопросами о ходе гордеевского дела.
— Прежде я боялась того, что… у Вадима мало средств. Я привыкла не отказывать себе ни в чём. Муж хорошо зарабатывал. Но теперь решила: жизнь без Вадима — полжизни. Если нужно будет, я вернусь на работу, — помимо её воли, она кокетливо склонила голову: — ведь у меня есть специальность — я гравёр и, говорят, неплохой…
Но вот, пришёл конец халве и моим осторожным расспросам. Я знал всё, что мне нужно: никого, кроме двух-трёх поэтов, она не читала; ни в какой библиотеке не абонирована; о Конраде никогда не слышала.
Первый пункт моего поручения был выполнен. Я перешёл ко второму. Для этого нужно было посетить семью Гордеева. Я уже говорил, что всего один-два раза бывал в этом доме, и должен признаться, что сейчас, посидев с Анной Саввишной и пришедшей к ней прямо со службы Ниной, пожалел о том, что так мало знал этот дом. Это была скромная, дружная семья, с тем спокойным укладом жизни, какой всё реже встречается в наши дни забот и нервной работы. К слову сказать, только теперь, ближе рассмотрев Нину и поговорив с ней, я по-настоящему понял, как Кручинин должен был переживать утрату этой девушки. Кажется, в этой девушке было всё, что могло сделать её подлинным другом и чудесной женой. Я уже не говорю о её внешних данных типичной русской красавицы с благородными чертами лица и сложенным на затылке узлом тяжёлых русых кос. Всё в ней было к лицу, всё было в меру нарядно; пудра и губная помада оттеняли и великолепный цвет лица и красивые очертания рта. Что говорить, я с удовольствием глядел на эту девушку и от души жалел о неудачной любви Кручинина, глубоко тайно любившего Нину, невесту Гордеева.
Незаметно пробежали несколько часов, проведённых у Гордеевых. Я мог ехать прямо в институт, чтобы покончить с нелепым предположением Кручинина, будто злополучная книга могла принадлежать Вадиму. Откровенно говоря, я не представлял себе, что это может дать следствию, даже если книга ему действительно принадлежала бы. Ведь скоро две недели, как он сидит в предварительном заключении и, конечно, никакого отношения к покушению на Кручинина иметь не может. А впрочем… Не будет ли это значить, что покушавшийся на убийство Кручинина до ареста Гордеева имел с ним сношения? Не будет ли это значить, что сообщник, имя которого так упорно скрывает Вадим, гуляет на свободе, наблюдает за следствием и даже старается отделаться от того, чья работа ему наиболее опасна? К сожалению, это могло быть именно так.
