Желтые перчатки - [7]
— Взять хотя бы забытые тобою перчатки…
— Какие перчатки? — спросил Вадим.
— Твои перчатки жёлтой свиной кожи.
Вадим посмотрел на него недоумённо.
— У меня никогда не было таких перчаток.
Мы долго говорили в ту ночь о Гордееве. Позднее, когда я уже стоял в передней, прощаясь с Кручининым, он вдруг задержал мою руку в своей и как-то странно поглядел на меня совершенно отсутствующими глазами.
— Что с тобой? — испуганно спросил я.
— Что? — спросил он, тряхнув головой, будто отгоняя какое-то видение. — Что ты сказал?
— Тебе нехорошо? О чём ты сейчас думал?
Он провёл рукой по лицу:
— Мне представилось, как этот пассажир бросается под трамвай в погоне за своим бумажником. Из-за нескольких сотен рублей человек способен рисковать собственной лапой!
Я не сразу понял, что речь идёт всё о том же случае с кражей в трамвае.
— Почему ты об этом вспомнил?
— Да… почему я об этом вспомнил?.. — Кручинин потёр лоб. — Ах, да, позвони-ка — пусть пришлют мне сейчас обе карты.
— Какие карты? — с удивлением спросил я.
— Ах, как ты не понимаешь! Конечно, карты этого самого Сёмы Кабанчика. Обе карты: ту, что хранилась в архиве, и снятую с трупа после катастрофы.
— Но… сейчас третий час ночи.
— Неужели? — он недоверчиво поглядел на часы. — Да, действительно… Что ж, придётся поехать туда самому.
Через пятнадцать минут мы сидели в Уголовном розыске, и перед Кручининым лежали интересующие его две карты. Но — на этот раз он бросил один только взгляд на карты и обернулся ко мне:
— Ты ничего не замечаешь?
— А что я должен заметить? — осведомился я не слишком любезно, так как больше всего в эту минуту мне хотелось спать.
— Десять и восемь, — наставительно произнёс он, поочерёдно указывая на лежащие перед ним карты. — На карте, вынутой из регистратуры, — десять оттисков, как и подобает двум лапам всякого обезьяноподобного; на следующей карте — оттиски трупа, вынутого из-под трамвая. Их восемь. Почему не сняли оттиски с указательного и среднего пальцев правой руки трупа? И почему на стеарине у вскрытого вторично сейфа — следы именно указательного и среднего пальцев?
— Почём я знаю? — раздражённо сказал я.
— А я, кажется, знаю… Садись и пиши: «Прошу эксгумировать труп Сёмы Кабанчика». Всё!
К концу следующего дня я приехал к Кручинину.
— Тебе очень нужен труп Кабанчика?
— Да, как можно скорей.
— Так вот… тело Кабанчика предано кремации.
— И всё-таки он от меня не уйдёт.
— Кто?.. Кабанчик?
Кручинин посмотрел на меня так, словно перед ним был не в меру любопытный человек, задавший вопрос, достойный младенца. Не дав себе труда ответить, он уселся за поданный обед.
Я прощаю Кручинину все несправедливости и резкости, которые он позволяет себе в отношении меня. Я слишком люблю его. Но приняться за суп, вместо того чтобы объяснить другу всё по-настоящему, — право, бывают границы и моему терпению!
Я уже направился в переднюю и схватился было за шляпу, когда из столовой послышался ласковый окрик Кручинина:
— Эй, старик, брось глупости! Завтра на рассвете мы едем за раками. Твоим нервам нужен отдых…
Наутро мы уехали под Ногинск, где Кручинин знал уединённое местечко, изобилующее раками и отличающееся полным отсутствием двуногих, общества которых оба мы стремились теперь избегать.
Всё шло чудесно. Мы отдыхали: с утра залезали по пояс в воду в поисках раков, которых почему-то совершенно не было; варили на костре уху и ели гречневую кашу, пахнущую дымом. Вокруг нас — ни души. До ближайшей сторожки — по крайней мере три километра. Тишина стояла такая, что за два дня наслаждения ею можно было простить миру половину грехов. Вечером, когда солнцу оставалось пробежать до горизонта каких-нибудь пять градусов, Кручинин взял малокалиберку и отправился к заводи, где водились щуки. Он любил бить их из винтовки.
Прошло довольно много времени. Быстро темнело. Вдруг я услышал глухой удар выстрела. Это не был едва уловимый щелчок малокалиберки, звук которого от заводи сюда и не доносится. Я явственно слышал глухой выстрел из охотничьего ружья.
Кто и во что мог стрелять в такую темень?
Неожиданно вскрикнул где-то в камышах чирок. Что его разбудило в этот поздний час? Вот проснулся второй. Плеснула щука. Всё было не ко времени и странно. Эти неурочные звуки, начавшись в отдалении, всё приближались к тому месту, где была раскинута наша палатка. Вскоре я понял и причину этих пробуждений: кто-то шёл берегом, шёл неуверенно, словно плутая по незнакомой дороге. Временами этот странный путник как будто даже соскальзывал с берега — отчётливо слышалось его тяжёлое шлёпанье по воде.
Я обошёл костёр и повернулся спиной к огню, чтобы лучше видеть.
Через какую-нибудь минуту я разглядел появившуюся из прибрежного ивняка тень. Эта тень двигалась медленно, неуверенно, пошатываясь. В нескольких шагах от пятна света тень остановилась и, покачнувшись, упала. Я подбежал и… узнал Кручинина.
Кручинин был ранен. Вся левая сторона его холщёвой курточки была залита кровью.
— Пустяки, — сказал он сквозь зубы. — Вероятно, несколько дробин в плече… пустяки…
Но тут силы изменили ему, и он снова почти потерял сознание. Однако, когда я сделал попытку стянуть с него куртку, он жадно схватился за неё. Я думал, что причинил ему боль, но оказалось, что он попросту беспокоится о лежащей в грудном кармане куртки записной книжке:
