Желтые обои, Женландия и другие истории - [53]

.

— В том же человеке?

— Да, один и тот же человек вечен и бессмертен.

Я с удовольствием подумал, что у меня нашлось что-то для учения из нашей веры, то, что их религия никогда не проповедовала.

— Здесь? — спросила Элладор. — Никогда не умирать… здесь?

Я почти видел, как ее практичный ум наваливает людей друг на дружку, и торопливо разуверил ее.

— Ой, нет, на самом деле не здесь… А там, в грядущем. Тут мы, конечно, должны умереть, но затем «вступаем в жизнь вечную». Душа живет вечно.

— А ты откуда знаешь? — поинтересовалась она.

— Не стану пытаться это тебе доказывать, — торопливо продолжил я. — Просто давай примем, что это так. И как тебе подобная идея?

Она снова улыбнулась мне своей восхитительной, нежной улыбкой с ямочками на щеках, озорной и вместе с тем материнской.

— Честно-честно?

— Иначе и быть не может, — ответил я и радостно, и грустно. Откровенность и правдивость этих женщин не переставали меня поражать.

— Эта идея кажется мне необыкновенно глупой, — ответила она. — А если это правда, то в высшей степени неприемлемой.

Я всегда принимал учение о бессмертии души как нечто само собой разумеющееся. Все усилия дотошных спиритуалистов, неустанно старающихся вызвать духи близких, никогда не казались мне разумными. Не скажу, что я когда-либо серьезно и напрямик обсуждал эту тему даже с самим собой, я просто принимал это как факт. И вот девушка, которую я любил, чей характер постоянно открывал мне новые вершины и горизонты, далеко превосходящие мои собственные, эта сверх-женщина в идеальной стране говорит, что считает бессмертие глупостью! И говорит искренне.

— Для чего желать бессмертия? — спросила она.

— Как его можно не желать? — возразил я. — Ты хочешь потухнуть, как свеча? Разве не лучше идти дальше и дальше… развиваться… и быть вечно счастливой?

— Конечно, нет, — ответила она. — Никоим образом. Я хочу, чтобы мой ребенок и ребенок моего ребенка шли дальше и дальше — и они пойдут. Зачем мне бессмертие?

— Но это же рай! — не унимался я. — Мир, красота, успокоение и любовь… Рядом с Богом.

Я никогда еще не был так красноречив относительно религии. Она могла прийти в ужас от вечных мук и ставить под сомнение справедливость спасения от грехов, но бессмертие — это, конечно же, очень достойное учение.

— Почему, Ван? — произнесла она, протягивая ко мне руки. — Почему, Ван, дорогой? Как хорошо, что ты так остро все воспринимаешь. Этого мы, конечно же, и хотим — мира, красоты, успокоения и любви. Рядом с Богом. И прогресса, запомни. Развития всегда и во всем. Вот чему учит нас наша религия — чего хотеть и ради чего трудиться, и мы все выполняем!

— Но это же здесь, — сказал я, — только в этой жизни на земле.

— Да? А разве у вас в стране с вашей прекрасной религией любви и служения этого нет здесь… в этой жизни… на земле?

Никто из нас не хотел рассказывать обитательницам Женландии о недостатках нашей любимой родины. Для нас было вполне приемлемо считать их естественными и присущими нашей стране и критиковать — строго в своем кругу — их слишком идеальную цивилизацию. Однако, когда дело доходило до рассказов о наших неудачах и провалах, мы никогда не могли заставить себя их признать.

Более того, мы всячески старались избегать подобных дискуссий, вместо этого развивая тему наших близящихся свадеб.

В этом вопросе Джефф проявлял наибольшую решительность.

— Разумеется, у них нет никаких брачных церемоний или обрядов, но стоит устроить что-то наподобие квакерской свадьбы и провести ее в храме. Это самое меньшее, что мы можем для них сделать.

Именно так. В конце концов мы и вправду могли сделать для них очень мало. Мы оказались там, чужаки и гости без средств к существованию, лишенные даже возможности проявить силу и мужество: их не от чего было защищать и охранять.

— По крайней мере мы можем дать им свои фамилии, — настаивал Джефф.

Насчет свадеб они шли навстречу, стараясь угодить нам во всем, лишь бы мы были довольны. Что же до фамилий, то Алима, открытая душа, спросила, какой в этом толк.

Терри, всегда раздражающий ее, ответил, что это символ обладания.

— Ты станешь миссис Николсон, — сказал он. — Миссис Т. О. Николсон. Это показывает всем, что ты моя жена.

— А что именно означает «жена»? — поинтересовалась она с недобрым блеском в глазах.

— Жена — это женщина, принадлежащая мужчине, — начал он.

Но тут Джефф нетерпеливо добавил:

— А муж — это мужчина, принадлежащий женщине. Понимаешь, это оттого, что мы моногамны. А свадьба — это церемония, гражданская и церковная, соединяющая вместе… «Пока смерть не разлучит нас», — закончил он, с невыразимой преданностью глядя на Селис.

— Что заставляет нас всех чувствовать себя дураками, — обратился я к девушкам, — так это то, что нам нечего вам дать. Кроме, конечно, своих фамилий.

— А у ваших женщин нет фамилий до того, как они выходят замуж? — вдруг поинтересовалась Селис.

— Конечно, есть, — объяснил Джефф. — Они носят девичьи фамилии, то есть фамилии своих отцов.

— А что потом? — спросила Алима.

— Они меняют фамилию на мужнину, — ответил ей Терри.

— Меняют? Тогда мужья берут «девичьи фамилии» жен?

— О нет, — рассмеялся он. — Мужчина сохраняет свою фамилию и дает ее жене.