Желтые обои, Женландия и другие истории - [4]

Милый Джон подхватил меня на руки, отнес наверх, уложил на кровать, сел рядом и читал вслух, пока у меня не заболела голова.

Он называл меня своим сокровищем, отрадой и всем, что у него есть в жизни, умолял заботиться о себе ради него и поскорее выздоравливать.

Он утверждал, что никто, кроме меня самой, не поможет побороть болезнь, и призывал мобилизовать волю и самообладание, не позволяя глупым фантазиям взять верх.

Одно меня утешает: ребенок здоров и счастлив, и ему не нужно жить в комнате с этими жуткими обоями.

Если бы мы не заняли эту комнату, в ней бы обосновался наш малыш. Как удачно все повернулось! Я бы ни за что на свете не допустила, чтобы мой мальчик, такое впечатлительное дитя, жил здесь.

Раньше я об этом не думала, но как же хорошо, что Джон поселил здесь меня. Сами понимаете, я переношу эту обстановку куда легче, чем ребенок.

Конечно, больше я и словом не обмолвлюсь — я слишком умна, — но все-таки продолжу наблюдать за обоями.

В них есть нечто, чего никто, кроме меня, не знает и никогда не заметит.

С каждым днем все четче проступают неясные очертания за основным рисунком.

Форма у них всегда одна и та же, только их становится больше.

Эти очертания похожи на согнувшуюся женщину, медленно движущуюся за главным узором. Мне это совсем не нравится. Удивительно… Я начинаю думать… Мне хочется, чтобы Джон увез меня отсюда!

Мне трудно говорить с Джоном о болезни, потому что он очень умный и так меня любит.

Но прошлой ночью я все-таки попыталась.

Светила луна. Ее сияние заливало все вокруг, как и солнечные лучи.

Иногда я просто не выношу ее вида, она так медленно ползет по небу, поочередно заглядывая то в одно, то в другое окно.

Джон спал, и мне очень не хотелось его будить, поэтому я сидела смирно и глядела на движущиеся по вспучившимся волнами обоям пятна лунного света, пока меня не бросило в дрожь.

Мне показалось, что неясная фигура встряхнула узор, словно пытаясь выбраться наружу.

Я тихонько встала и подошла проверить, действительно ли обои пошевелились, а когда вернулась, Джон проснулся.

— Что такое, маленькая моя? — спросил он. — Не расхаживай вот так, налегке, иначе простудишься.

Я решила, что теперь самое время поговорить, и сказала ему, что здесь я плохо поправляюсь и что хочу, чтобы он увез меня отсюда.

— Но почему, дорогая? — возразил он. — Наша аренда закончится через три недели, и я не вижу причин уезжать раньше. Дома еще не закончен ремонт, к тому же я сейчас просто не могу уехать отсюда. Конечно, если бы тебе угрожала опасность, я бы не замедлил это сделать. Но тебе и вправду намного лучше, дорогая, замечаешь ты это или нет. Я врач, и я точно знаю. Ты набираешь вес, цвет лица становится здоровее, у тебя улучшается аппетит, и мне все отраднее на тебя смотреть.

— В весе я не прибавила, — ответила я. — Нисколько. А аппетит у меня, наверное, лучше по вечерам, когда ты рядом. Но утром он хуже, потому что ты уезжаешь!

— Вот ведь, сердечко мое, — сказал он, приобняв меня. — Она болеет, когда ей захочется! Давай-ка не будем тратить зря драгоценное время и ляжем спать, а утром все обговорим!

— Значит, ты никуда не поедешь? — мрачно спросила я.

— Да как я смогу, дорогая? Еще три недели, а потом мы куда-нибудь прокатимся на несколько дней, пока Дженни приведет дом в порядок. Право же, милая, тебе гораздо лучше.

— Может, лучше физически… — начала я и осеклась, потому что он сел прямо и посмотрел на меня таким строгим и укоризненным взглядом, что я больше и слова не могла сказать.

— Дорогая! — продолжил он. — Умоляю, ради меня, нашего ребенка и своего же блага не позволяй вздорной идее завладеть твоим разумом! Для твоего душевного склада нет ничего опаснее навязчивых мыслей. Все это — глупые и надуманные фантазии. Разве ты не веришь, когда я, врач, говорю тебе это?

Конечно, мне было нечего на это ответить, и мы легли спать. Он решил, что я уснула первой, но это не так. Я долгие часы лежала, пытаясь определить, сместились ли узоры на обоях.

При дневном свете в узоре ярко проявляется отсутствие упорядоченности и отрицание принципов композиции, и это постоянно раздражает взгляд.

Цвет у обоев достаточно жуткий, он тревожный и вызывает ярость, а рисунок — просто пытка.

Иногда кажется, что удалось изучить его досконально, но стоит вглядеться пристальнее, и он делает сальто назад, вуаля. Он хлещет по лицу, сбивает с ног и топчет. Очень похоже на кошмарный сон.

Витиеватые арабески внешнего рисунка напоминают грибковый нарост. Представьте себе сцепленные поганки, бесконечную череду их, распухающих и разрастающихся в нескончаемых извивах — вот на них и похож узор.

Но лишь иногда!

Есть у этих обоев особенность, нечто такое, чего, кажется, не замечает никто, кроме меня. Они меняются вместе с освещением.

Когда солнце бьет в восточное окно (а я всегда жду самый первый, длинный луч), они преображаются так быстро, что всякий раз не верится.

Вот поэтому я всегда на них смотрю.

При лунном свете (луна сияет всю ночь, если появляется), мне и в голову не приходит, что на стене те же обои.

Ночью при любом освещении (в сумерки, при свечах, при свете лампы, но хуже всего при лунном свете) узор превращается в решетку! Я об основном рисунке, за которым отчетливо видна женщина.