Желтые глаза - [15]

Стараясь быть вежливым, я оставил глупца с его замечаниями и вошел в прохладное кафе. Конечно, я сел у окна. Перед зданием почты разворачивалась драма.

– Ах, ах, – продолжал Муари. – Грязное животное! Опасное животное! Нужно предупредить, что среди нас обнаружено бешенство.

Сидя в спокойной тишине «Оленя», я мог наблюдать, как он указывает на прилепленный к стене красный плакат; несколько ротозеев покрутили пальцами у виска, когда он резко повернулся и, пошатываясь, пошел прочь по улице.

Эти намеки ничего не сказали мне, но во время следующего урока я получил объяснение странного поведения пастора. Его жена приехала немного раньше обычного, и я с восхищением посмотрел на нее, одетую в облегающее платье с белыми и зелеными цветами.

– Луи здесь? – спросила она. Ее влажные глаза лягушачьего оттенка светились на фоне бронзовых скул. Она держала в мускулистой руке учебник Черни и музыкальные тетради. О методика однообразных повторений! О прелюдии!

Она распространяла вокруг себя аромат мятного дезодоранта, и, глядя на ее отрытые подмышки, я нерешительно переминался с ноги на ногу в своих прогулочных башмаках.

Теперь было очевидно то, чего мы до сих пор не знали: едва тетради и учебник оказывались на вертящемся стуле, прелюдии тут же переходили в гораздо более серьезные игры, и эта метаморфоза случалась не первый раз. Мы дождались следующего урока. Вернувшись из деревни, мы не услышали обычного шума – урок, должно быть, только что закончился, – и я пошел в комнату. Как сейчас помню эти мгновения: пока мы гуляли, я думал о мадам Муари. Ее зеленых глазах, нервных руках… Анна шла по коридору позади меня. Я толкнул дверь. Никого. Лишь диван был в беспорядке, разложен, и среди подушек еще угадывались неясные очертания тел. Маска Бетховена, валявшаяся на полу перед диваном и распахнувшая свои белые глаза, была удивлена не меньше нашего. Мы молчали. Потом Анна выбежала в коридор и заперлась в нашей комнате. Хлопнула дверь.

Оставшись один, я приблизился к дивану и провел по ткани рукой: в центре, между цветных полос, она была еще влажной. Я закрыл дверь и вышел в сад. Через час возвратился Луи, Анна спустилась вниз и не переставала ловить глазами его взгляд. Но мальчик не выдал себя. Упрямый, осторожный, он ел медовое пирожное, облизывая пальцы – пальцы, которые мы, его отец и мать, представляли наполненными соками мадам Муари, учительницы музыки, матери семейства, тридцати двух лет, супруги строгого пастыря душ человеческих нашей маленькой трудолюбивой общины.

VIII

Когда в дом приходит порок, он надолго остается там – вот истина, которая в течение всех последующих недель угнетала мою совесть. Что за несчастные мы люди! Развратные и падкие до развлечений! Чей удел – геенна огненная, озеро страданий. Так предсказывает Апокалипсис, и я не слышал более грозного предостережения. Но что же делать? Вмешаться – значило подвергнуть мадам Муари уголовному преследованию, публичному осуждению, пойти на открытый конфликт с ее мужем. Это значило серьезно ранить Луи. Мы предпочли ничего не менять и оставлять любовников в покое под собственной крышей в минуты их свиданий.

Луи был любовником мадам Муари, однако он не перестал разглядывать Анну самым возмутительным образом.

Можно даже сказать, что, открыв для себя Клер, он начал более явно заглядываться на других женщин, и в частности, на мою.

Уверенность моя крепла: Анна ревновала и, сражаясь с соперницей на своей территории, откровенно раздевалась перед Луи, прогуливалась по саду с обнаженной грудью и бесчисленное количество раз пыталась прикоснуться к мальчику, приласкать его, проникнуть вместе с ним в ванную. Я обнаружил, что она его моет, причем с головы до ног, поливает из душа. Однажды она призналась мне, что в эти мгновения жестоко страдает – и только один-единственный раз, по собственному упущению, ласкала мальчика «до конца». Рассказывая, она чуть не упала в обморок – так сильно была взволнована. Вся как на ладони… Я спросил, занимались ли они тогда любовью?

Нет, только позже. Много позже. Через два месяца после той истории в ванной…

Все время, пока они разыгрывали свой спектакль, я забавлялся, глядя, как они подстерегают друг друга, дразнят, будят в партнере желание.

Я уже говорил, что наши комнаты располагались по соседству, и Луи нас подслушивал. Можно лишь удивляться такой акустике. Однако объяснение было проще некуда: купив старый дом, я кое-что в нем переделал, и в частности, разделил большую комнату на две – нашу и комнату Луи – простой кирпичной перегородкой.

Глядя, как он крутится возле Анны, я придумал одну штуку. Он желал ее видеть, рассматривать, наблюдать во всех позах… Он ее увидит. Увидит, что она не его. Утром, пока Анна ездила в деревню, я взял дрель и поднялся наверх. Прямо напротив нашей кровати я аккуратно просверлил в стене дырку и сдул пылинки, рискуя обнаружить свою хитрость; впрочем, мои были не наблюдательны. (Дыру следовало заткнуть после использования; писатели вообще любят стены, сквозь которые можно смотреть, равно как и грязные предметы, которыми можно затыкать дыры в этих стенах).