– А как же Шама? – спросил я, перебивая ее.
– …Так я и говорю, сынок, что Шама пришла туда помолиться. Потом она гуляла в саду и собирала жасмин. Внезапно пошел дождь. Она укрылась в храме, решив переждать там, но небольшой дождь мгновенно перешел в страшный ливень. Вскоре залило ступеньки, и вода начала подступать к храму. В этот момент святой отец вместе с учеником убежали.
– А Шаму оставили там? – спросил я быстро.
– Да что там говорить – каждому дорога только своя жизнь. Когда Рали пришел туда, то вода уже дошла до ступенек храма, на которых стояла Шама и страшно кричала, а святой отец и его ученик плыли, спасая свою шкуру.
– Подлецы, – сказал я в сердцах.
В это время кто-то постучал. Мать пошла открыть дверь. Это был помощник сборщика налогов. Он прошел прямо на веранду и сел около Рали.
– Сегодня ваш слуга совершил мужественный поступок. Он спас Шаму из полуразрушенного разъяренной водой храма. При этом он был ранен. Я отправил его к врачу, где ему оказали первую помощь. Сегодня вечером доктор снова придет… Ничего, Рали, ты скоро поправишься, – сказал он, обращаясь к нему.
Рали молчал. Когда я взял его руку и пощупал пульс, он горько заплакал.
– Что ты плачешь, Рали? – спросил я.
– Голова очень болит, – сказал он еле слышно.
– Я сейчас же пойду и немедленно пришлю сюда доктора, – сказал помощник сборщика налогов, вставая. – По-моему, он дня через два встанет. Он не сильно ушибся. Не беспокойтесь. Мужу Шамы уже сообщили, завтра он приедет.
Он ушел, а я молча сидел у постели Рали. В ушах звучали слова: «Завтра приедет муж Шамы… Завтра… Не беспокойтесь… Ушибся не сильно». Если бы он знал, что это был не только мужественный поступок…
Вошла мать с горячим молоком. Из глаз ее лились слезы. Я начал поить Рали из ложки.
Через пять дней после этого случая Шама вместе с мужем уехали в Чакваль. Перед отъездом она пришла ко мне проститься.
– Я уезжаю сегодня, – сказала она.
Лицо ее было бледно, ярко-красные губы напоминали цветок граната. Я молча взглянул на нее.
– Да сохранит господь тебе счастливое замужество, – молилась мать.
– А где Рали? – спросила она. – Я не могу уехать, не простившись с ним.
– Он пошел за водой. Вот-вот должен прийти.
Прошло около часа, но Рали не возвращался.
– Он, наверно, не придет, Шама, – сказал я как можно ласковее.
Она быстро встала, как бы поняв мою мысль.
– Будьте здоровы, – медленно сказала она, поклонилась матери и, не поднимая головы, как преступница, молча вышла.
«Человек в своих надеждах подобен пушинке, гонимой ветром, – подумал я. – Как бы он ни старался, жизнь делает по-своему. Что представляет из себя эта ничем необъяснимая надежда и зачем вообще она зарождается, если ее можно зажать в кулаке, как комок сухой земли, и растереть в порошок, а потом дунуть, и пылинки разлетятся во все стороны так, что и поймать их будет невозможно. Зачем она?… Для чего она нужна?…» В голове был целый рой бессвязных мыслей.
Рали пришел поздно. На голове он нес кувшин с водой. Лицо его осунулось, губы посинели.
– Где ты пропадал, Рали? – спросил я, когда он сел у моих ног и начал их массажировать.
– Я задержался, господин. Простите, пожалуйста.
Некоторое время мы сидели молча.
– Вы тогда просили меня достать жасмин. Можете взять этот букетик, – сказал он, доставая его из кармана и передавая мне. Цветы завяли, листья пожелтели, но все еще пахли.
– Возьми его, Рали, возьми и держи при себе, – сказал я, вспоминая слова помощника сборщика налогов.
– Нет, господин, я не могу его взять.
– Почему?
Рали молчал.
– Я не знал, Рали, что у тебя такая чувствительная поэтическая душа, – сказал я, смеясь каким-то нервным смехом.
Он сидел молча, как изваяние, опустив голову, и медленно массажировал мои ноги. Я почувствовал, как на ногу упали две горячие слезы.
Странная это вещь – жизнь! Шама… Видва… Святой отец… Рали… Сомнатх… бабочки шелковичных червей…
Да! Очень странная!
