Желтая роза в её волосах - [42]

Минут через восемь-десять Дженни и Том торопливо уселись в машину, и старенький «Пежо» с жёлтой надписью на боку: – «Потребляй! А то – проиграешь!», натужно пыхтя, отбыл в сторону Города, угадываемому вдали по многочисленным струйкам разноцветных дымов.

– Столько времени потерять зазря! Блин горелый! – прикуривая тоненькую сигаретку модной в богемной среде марки, раздражённо воскликнула Дженни. – Можешь, Том, всё стереть. Если этот горячечный бред пойдёт в эфир, то уволят не только нас, но и всех наших начальников. Так что, никому не рассказывай об этом интервью. Типа – от греха подальше…

Возле забора, сработанного из некрашеного штакетника, стоял крепкий ещё старикан и, грустно улыбаясь в прокуренные седые усы, смотрел вслед удалявшемуся автомобилю.

Рядом, на неказистом почтовом ящике, негромко постукивая по штакетнику шикарным длиннющим хвостом, восседал огромный серо-чёрный котяра.

– Ну, что, Соломон? – на чистом английском языке (но с лёгким кошачьим акцентом), ехидно щурясь на заходящее солнце, спросил Кот. – И этим, похоже, твоя Мудрость не нужна. Хорошо ещё, что знаменитое кольцо не стал им показывать. Хватило ума…

Царь Соломон, пребывавший на Земле – на тот конкретный момент – в облике писателя Грегори Романофф, ничего не ответил Коту, ибо был по-настоящему мудр и относился ко всем этим спорам спокойно.

И, вообще, какой смысл спорить, если: – «И это – пройдёт…».

Дым над Городом

(Вчерашний сон, на правах сценария к анимационному фильму).

Уже несколько дней – с рассвета и до обеденного часа – над Городом, вернее, над его центральной Площадью – там, где располагается здание городской Ратуши – к небу поднимается столб тяжелого, желто-черного дыма. Это Великая Инквизиция справляет свою кровавую тризну, сжигая и вешая еретиков, закостенелых вероотступников и всех прочих нарушителей Заповедей Божьих и человеческих.

Совсем недавно взошло равнодушное жёлто-белёсое солнце, и народ – небольшими компактными группами – стал подтягиваться к Ратуше. То бишь, за очередной порцией впечатлений.

Иду по узким, извилистым, мощёным грубым булыжником улицам крохотного средневекового городка, время от времени ловко уворачиваясь от помоев, по-простому выплёскиваемых из окон.

Центральная площадь оказалась идеально круглой и очень просторной. По её периферии расположились любопытствующие народные массы, в центре красуется судейский помост, грубо сколоченный из неровных пальмовых досок. Рядом с помостом – тесная железная клетка с подсудимым, чуть дальше – высокий деревянный столб, несколько вязанок сухих дров, массивная плаха – с воткнутым в неё топором самого зверского вида, и солидная новёхонькая виселица.

В центре помоста вольготно расположился в дубовом кресле Некто – в бесформенном и морщинистом угольно-черном балахоне. Лицо неизвестного человека (человека ли?), скрывается под капюшоном, старательно накинутым на голову. Видны только руки – большие, чёрные, но с бело-розовыми ладонями. Ладони нервно обнимают, постоянно двигаясь туда-сюда, массивный черный посох, в навершии которого искусно вырезана голова лохмато-кучерявого пуделя.

Справа от Главного – на краюшек стула с высокой резной спинкой – осторожно присела тоненькая женщина, облачённая в тёмно-синий плащ, капюшон которого наброшен на голову только наполовину. Очень светлые, чуть волнистые волосы, красивое, тонкое и породистое лицо, огромные, чудные, сине-васильковые глаза…

До чего же печальные глаза, Боги мои!

Слева, на низенькой скамеечке, красуется черный упитанный Кот, нагло закинувший лапу-на-лапу и грустно улыбающийся сквозь роскошные усы чему-то своему.

А в клетке грустит-печалится пожилой человечек – в черном смокинге и белой манишке, с малиновой бабочкой в синий горох – испуганный и несчастный.

Ба, да это же Евгений Ваганович Петросян, собственной персоной. Неисповедимы пути земные. Неисповедимы…

– Начинаем Заседание! – летит над площадью могучий бас. – Мастер Мольер, как Прокурор Инквизиции, огласите обвинения!

Худой высокий человек в кудрявом рыжем парике величественно поднимается на помост.

– Я, Жан-Батист Мольер, Прокурор Великой Инквизиции, – голос говорящего дрожит от волнения, – обвиняю этого человека в страшном преступлении! Он нарушил все принципы и устои Высокого искусства Сатиры. Высокого, судари мои! Искусства, призванного бороться с наклонностями низменными и подлыми…. Человек может быть всецело предан Добру, может сочувствовать тёмному Злу. Бывает. Но, если этот человек низок, то последствия его деяний будут страшны и ужасны. Так, по крайней мере, говорится в старинных легендах, и я им верю…. А обвиняемый поклоняется низости, он возвел ее в культ. На его выступлениях люди смеются животным смехом – грубым, как урчание переполненного желудка. Каждая вторая шутка обвиняемого посвящена вариациям на туалетную тематику, каждая первая – человеческим испражнениям в более широком понимании. Потакать низменным наклонностям толпы – дело страшное, с итогом кровавым. Так, по крайней мере, поётся в старинных балладах, и я им верю…. Один неглупый молодой человек сказал, мол: – «Петросян – хуже героина». Я полностью согласен с этим утверждением и требую для обвиняемого одного – очищения светлым огнем. Причём, немедленно!