— Яговица огня и кипятка боится, — пошутил Адам. — А если все же попробовать корневища сырыми, невареными?
— Кому и зачем нужен такой риск? Тем более, что были случаи, когда от этой яговицы люди умирали. Чтоб не ходить далеко за примером, я расскажу вам про недавнее время. В 1941 году, перед войной, в Кировской области была страшная гроза. На реке Маломе поднимались такие волны, что они далеко на берег выносили много разных водорослей, в том числе и желтые кувшинки. Когда гроза стихла, к реке пришли деревенские дети, понаелись корневищ и заболели. Кто съел меньше, тот остался жив, а двое умерли. Одному мальчику было семь лет, а второму четыре. Теперь скажите мне честно: права ли сказка, созданная нашими дедами?
— Бесспорно, права! Большое спасибо вам, Иван Степанович, за сказку и за науку. Но вы ничего не сказали о семенах. Их на желтых кувшинках бывает очень много. Неужели и туда проникли яговки?
— Думали меня уличить в чем-то: мол, нет ли в сказке противоречий? Дошли до самого кувшинчика. Отвечу! Ничего вредного в семенах нет. А полезного много. Одного крахмала больше сорока процентов. Семена можно использовать на корм птицам. А если их поджарить и потом смолоть или истолочь, они употребляются как кофе. Добавлю еще, что народная медицина применяет их для лечения от разных болезней — от кашля, при болезни почек.
— Неужели наука так досконально знает про все растения, какие существуют на свете?
— Нет, Галя. Это невозможно, несмотря на огромное число научных работников, занятых таким делом. Даже точно неизвестно, сколько всех растений существует на свете. Одни насчитывают до трехсот тысяч, другие — до пятисот, а третьи — до восьмисот тысяч. Еще много надо работать ученым, чтобы постичь все. Возможно, кому-нибудь из вас, если вы будете хорошо учиться, достанется на долю великое, широкое поле для открытий, для выявления новых и новых свойств и у тех же самых желтых кувшинок.
Я ваш, дороги, ваш и навсегда.
Но знаю я еще одну дорогу —
Родней ее не сыщешь никогда, —
Ведущую нас к отчему порогу,
Олег Лойка
В день отъезда завтракали и, можно сказать, не завтракали. Аппетита ни у гостей, ни у хозяев не было. Так, лишь бы обряд исполнить, как говорят в таких случаях. Таисия Васильевна ходила грустная, хотя не забывала к каждому подойти, ласково сказать:
— Ешьте, детки, наедайтесь получше. Дорога не близкая. Приедете домой голодные, что о нас ваши родители подумают?
Тимох Сымонович позавтракал отдельно, раньше, взял ружье и пошел к «Новой затоке». Договорился с Иваном Степановичем, что, как только машина придет, он даст один выстрел в воздух. Тогда и выходить.
Время шло незаметно. Вдруг утреннюю тишину разорвал выстрел. Казалось, что выстрелили не один раз, а несколько — это такое эхо было. Недаром его зовут еще — отзвуки.
Начали прощаться с Таисией Васильевной, благодарить ее за действительно материнскую ласку, внимание, гостеприимство. Но она сказала Стасю:
— Меня на мотоцикле довезешь, и мне хочется посмотреть, что там за затон такой.
Гости растрогались. Им стало понятно, что она хочет проводить их до машины.
Все выстроились, только не по четыре в ряд, а по двое, так как дорожка лесная уже, чем обычная.
Иван Степанович не «подавал команду», чтоб не навлекать грусть в минуту расставания, а сказал так, будто собрались на прогулку:
— Пошли, товарищи!
Лесникова Галя шла вместе с гостями, рядом с Гиляром. Она взяла его узелок, чтоб ему было удобнее нести цимбалы.
По дороге Надейка начала декламировать стихотворение Олега Лойки «Лесная песня». Это стихотворение, хорошее само по себе, звучало тут, в чаще, как гимн родной природе, ее красоте.
Как жить, не зная, что всегда приеду,
Когда захочется, я в край родной,
Под соснами курган увижу дедов,
У нашей хаты ельник молодой!
Ведь солнце вековечное встает
Не только с волн зелено-серебристых
Или с песка, что жадно влагу пьет.
Иль из угрюмых трещин гор скалистых,
Но и с тропинок наших, свежих, росных,
Где синие шумят немолчно сосны
И тень лежит густо-зеленых лип…
Нет, даже дня прожить мы не могли б,
Родных не слыша песен на опушке…
— Какое красивое это стихотворение! Как хорошо, Надейка, ты его прочла, — сказал Адам, прослушав последние строчки:
Поют и мной посаженные липы
В немолчной величавости лесной!
— Оно же большое, как ты его выучила на память? — спросила Галя.
— Верно, большое, но мне так понравилось, оно так искренне написано, что само собой вошло в мою память…
Вот и машина. Вон и дядя Василь, шофер, разговаривает с лесником и одновременно, подняв вверх руку, приветствует своих юных земляков.
— День добрый, дядя Василь! Как там наши? Ждут ли нас?
— Чего еще захотели! Говорят: хоть бы они там, в пуще, еще недели три пожили бы, без них спокойней!
— Неправда, дядя Василь! Вы шутите.
Тогда только дядя Василь, засмеявшись, сказал истинную правду:
— Дохнуть мне не давали своими напоминаниями. Мамаши ваши только и спрашивали: «Не забыл ли ты, что тебе надо за детьми ехать?» А вот дружки и подружки ваши так те, со вчерашнего обеда и пока спать не легли, приходили попеременно: «Дяденька Василь! А не лучше ли вам на ночь выехать?», «Дяденька Василь, а не забыли ли вы, какой дорогой ехать?» Я выехал, когда они спали еще, а то утром совсем голову заморочили бы.