Железный пар - [54]

Деньги передал у писсуаров в туалете. Так захотел служака-благодетель: там камер нет, сказал.

Через час объявили посадку.

Лайнер полон. Среди таджиков русский – я один. Разве что, быть может, кто ещё – за шторкой, в бизнес-классе.

Накануне отоспался так, что здесь сна – ни в одном глазу.

Немного полистал Джареда Даймонда.

Исторический успех и недвижимый дух народов автор с цирковой фамилией объяснял географией растительного и животного миров, в который те погружены, – и никакой заслуги собственно народов. Общечеловеки рукоплещут.

Книга из тех, где авторское самообольщение выплёскивается за край и заливает маслом аргументов острые углы. Елей науки на службе толерантности.

Впрочем, любопытны исторические и антропологические отступления – не так уж много в мире всё-таки вещей бесповоротно бесполезных.

Потом смотрел в иллюминатор – сперва на горы, убедительные даже с превосходящей высоты, потом на залитые солнцем снежные равнины – облака, то расстилающиеся гладью, то вспененные холмами и сугробами – такими, в буклях, как заметённые кусты…

Любимый город встретил серым небом и дождём. Признаться, так подспудно и хотелось.

Дома раскрыл рюкзак и стал метать дары.

Ане – леопардовый платок.

Иглу дикобраза – сыну.

Отцу, любящему возиться на кухне с мясом, – корд.

Матери – чудодейственную мазь для восстановления суставов, сваренную на коровьем молоке и тайной химии горящих копей.

Аня обняла, поцеловала, прижалась к пропылённой рубашке. Потом пошла прикидывать к плечам и голове подарок перед зеркалом.

Сын выдавил, как из тугого тюбика, «спасибо» и принялся чесать иглой кота.

Отец изучал корд, прикладывал к руке роговой черенок. Вещь нравилась – он не нашёл в ней скверной стороны.

– А ты зачем в такую даль мотался? – спросил отец.

– Ещё не знаю, – ответил честно.

– Брата не забыл? – Отец был в мелочах дотошен. – Безделицу привёз какую?

– Будет брату радость, – заверил.

Мать благодарила, вертела баночку в руках. Потом отправилась искать очки, чтобы исследовать инструкцию по применению, написанную на спотыкающемся русском.

– Поможет, думаешь? – спросил отец.

– Нет, не поможет, – подумал и сказал.

Эпилог

Сочи, резиденция Бочаров Ручей, приватный кабинет гаранта конституции. Число сегодняшнее, тайный час.

На стенах кабинета висят застеклённые фотографии в рамках из ценных пород дерева: в кабине истребителя, в люке батискафа, в танке, на ракетном крейсере, в скафандре на космодроме Байконур, со стерхами, с амурской тигрицей, с олимпийскими чемпионками-гимнастками. Мальчишество вполне простительное.

До недавнего времени одну стену почти целиком занимала карта мира в проекции Меркатора, но по распоряжению хозяина кабинета её сняли, поскольку на ней Гренландия визуально была сопоставима с Российской Федерацией, что неправильно. Теперь на той стене – гимнастки, а в кабинете появился большой глобус с рельефно проработанной поверхностью суши. У окна – латунная подзорная труба на треноге, большая, убедительная, направлена приблизительно в сторону Турции.

В кабинете тихо. Дневной свет из окон мешается с желтоватым светом электричества.

Президент сидит за рабочим столом, без пиджака, без галстука, ворот рубашки расстёгнут, лицо задумчивое (задумчивое – не мечтательное). На столе – бумаги. Видно, что лежат в определённом порядке, но порядок особый, привычный лишь хозяину, для постороннего – не очевидный.

В кабинет входит помощник президента по вопросам инноваций. В руках – кожаная папка с клапаном на кнопке.

– Здравствуйте. Вызывали? Полагаю – по вопросу докладной записки?

– Проходи, садись.

Помощник проходит, садится.

– Это не записка, Влад, это – роман. – Президент берёт со стола несколько листов бумаги и помахивает ими, точно веером. – Опять, что ли, за старое: рука – к перу, перо – бумаге? Имя Влад – в честь Ходасевича?

– Нет. – Помощник прыскает в ладонь. – В честь Цепеша. Ну, вы понимаете…

– Понимаю. У нас как раз с Турцией геморрой. Ладно, к делу. Что ты здесь, скажи на милость, написал? Кровушки хмельной напился?

– Как можно. Вы же знаете – я, собственно, не пью. Тут такая штука… Тут надо с предысторией.

Зрачки помощника озаряются внутренним огнём.

– По делу говори, без вологодских кружев.

Помощник кладет руки на стол, как школьник. Рядом на столе – кожаная папка.

– Значит, так. В администрацию президента прислали книгу. На ваше имя.

– Это понятно. Дальше.

– Дал референту просмотреть. Тот прочитал – и словно подменили человека. Глаза горят, высказывается чётко, рвётся в дело. Вот, говорит, что России нужно, вот, говорит, чего мы ждали, сами, так сказать, не ведая о том.

– Бывает. Вы референтов нынче прямиком из детского сада набираете.

– В том-то и дело: этот – кадр проверенный. Никаких самостоятельных инициатив, никаких вредных иллюзий – скала. Сам от него не ожидал. Поэтому дал просмотреть второму референту – цинику, каких не видел свет. И в результате тот же, так сказать, анамнез: человека не узнать, стал сам не свой – восторженный романтик. В полном очаровании находится и рвётся в бой, чтобы нести идеи в массы.

– Идеи? Какие идеи? Дело говори.

– Слушаюсь. Книга эта – не изящная словесность, а натуральный философский труд. В том смысле, что философы лишь различным образом объясняли мир, а дело в том, чтобы изменить его. Помните? Одиннадцатый тезис о Фейербахе. Я бы даже резче определил: эта книга – руководство к действию. Речь о преображении человеческого племени и всего устройства жизни в людей-богов и планету-рай.