Железный пар - [40]
И всё-таки приказ – это всегда война. А жалость на войне – губительна.
Пришлось бы расстрелять его со скорбью. Да, именно со скорбью.
Тяжёлый долг исполнен: враг умер быстро, без унижений, боли и тоски. Он умер хорошо. А хорошая смерть, если она в твоей власти, это уже милость. Милость к падшим. Её нам призывали лирой. Я услышал. И милость изъявил.
Вот что бы я почувствовал.
И ещё – я бы в омлет разбился, но вернул им их детей.
Вот странности взросления и тайны возрастных метаморфоз!
В пятнадцать я был уверен, что везде успел и жизнь моя горит талантливо и ярко.
В пятнадцать я был сосудом, полным родительской любви, – им, вместившим в меня свою любовь, отвечающим: родина-мать, отец-командир, оставьте, наконец, меня в покое!
Сейчас таков мой сын.
Придётся ли ему кого-нибудь расстреливать, как только что со скорбью сделал я?
Стоп. А может быть, мой слух дремал и я не разобрал, что приказ в действительности отдан? То есть я его услышал не так, а – как блажь одержимого брата. А брат – просто труба, в которую дул тот, кто имеет право. Дул для меня. Он дул, а я видел брата и не слышал трубача…
Направляясь после солнечного омовения к дому, в арчовой роще повстречал Сергея.
Он был возбуждён. Ходил к Алаудинскому перевалу, с которого на две стороны открывается отличный вид: на цирк Куликалонских озёр и на пятитысячники Фанских гор – Чапдару, Бодхону, Замок. А тут незапланированное впечатление: под перевалом нос к носу столкнулся с медведем. Ничего, разошлись миром – медведь сбежал.
– Что у тебя с мясом? – задал я давно чесавшийся вопрос. – Хвораешь или убеждения?
История оказалась непростой.
Сколько Сергей себя помнил – всегда питал интерес ко всему индийскому. В детстве, бывало, увидит сари или рубаху со слоном, услышит, еще не понимая смысла, слова «Брахмапутра» или «ситар», и эти вещи и слова начинали жить в нём, ворочаться и будить неясные переживания – мерцающие и манящие. А вот индийское кино смотреть не мог, все эти «Бродяги», «Зиты и Гиты» и «Созданы друг для друга», – чувствовал: профанация чего-то важного, как вещее слово на стене сортира. И ко всему – организм упорно не принимал мяса. Ни говядину, ни свинину, ни баранину. Отказывал даже рыбе. Сметана, масло, молоко – за милую душу, а мясо – ни в какую. Сергей с организмом боролся, иногда побеждал, но всякий раз ненадолго.
Когда подрос, принялся читать. Сначала – всё, что попадало под руку об Индии: Киплинг, Афанасий Никитин, «Кама-сутра». Потом целенаправленно: «Рамаяна», «Панчатантра», «Махабхарата», упанишады ведические и арийские, ну и, конечно, «Бхагавад-гита» – конспекты вед. В итоге понял: он – вещественное доказательство метемпсихоза, индус, родившийся под сенью кедрача в Сибири.
Сергей съездил несколько раз в Индию и убедился: любой индуистский храм – Шивы ли, Вишну, Индры, Ганеши – приводит его в священный трепет.
Что? Ничего удивительного. Раньше, в правильные времена, брахманы, кшатрии, вайшьи и шудры рождались каждый в лоне своей варны, и этот лад не нарушался. Теперь же, когда Двапара-югу сменил закатный век Кали, случилось смешение порядка – брахманы появляются на свет в варне кшатриев и шудр, равно как и наоборот.
Больше того: в Индии всё меньше рождается индусов: кшатрий, например, может родиться в семье католического священника в Ирландии, вайшья – в семье китайского военачальника, а брахман – в семье новосибирского конструктора-мостостроителя, что произошло с Сергеем.
Как быть? Ну да, какой ни есть, а он брахман – человек знания, учитель. Да, он согласен, наверное не из первейших. Но пусть ты даже плохонький брахман – ты всё равно брахман и должен исполнить дхарму. И пусть это мучительно, ужасно, невыносимо – скорбеть не стоит: родись ты хоть шудрой в семье британского эсквайра, тебе несказанно повезло. Могло быть хуже. Много хуже, если прежде ты серьёзно дхармой пренебрёг. Ты мог родиться слизнем, кольчатым червём, чудовищем иного мира, а ты – человек, и если будешь крепок, желанная нирвана станет к тебе на волос ближе.
– Я исполняю свою дхарму, – сказал Сергей, – не ем мяса и пью лишь по русской необходимости, чтобы не вызывать неприязни. А как иначе? Иначе брахману нельзя. Наверно, я не выдержу боль, как выдержит её кшатрий, но безвестность и аскеза не страшат меня.
Боже мой, подумал я, какое счастье! Человек знает, кто он и зачем рождён.
И какая сдержанность, подумал тоже, – ни слова про гепатит, в котором он, как было мне поведано, великий дока.
За разговором добрались до отведённой нам хибары.
Не успели подняться на второй этаж, как снаружи раздались выстрелы.
Что – кто-то всё же получил приказ?
Поспешил к окну.
Там, за окном, на зелёной поляне два таджика расстелили дастархон и, сидя на полосатых матрасах, таких же, как на наших кроватях, пили водку и закусывали. Один – седой местный сторож в засаленном чапане, другой – тоже в летах, должно быть гость.
Сторож время от времени перезаряжал двустволку и палил в воздух.
Я хлопнул себя по лбу: вот балда! Сегодня же Девятое же мая!
Два моих деда лежат на Серафимовском. Один – в братской блокадной могиле, другой – в отдельной. Один умер голодной зимой сорок второго, другой прошёл всю войну. Полковая разведка. Четыре ордена и девять медалей. Все – боевые.
ХХ век укротил чуму, сибирскую язву, холеру и еще целый ряд страшных недугов, но терроризм как социальная патология оказался ему не по зубам. К настоящему времени бациллы терроризма проникли едва ли не во все уголки планеты и очаг разросся до масштабов всемирной пандемии. Чтобы лечить болезнь, а не симптомы, надо знать ее корни, понимать тайну ее рождения. Павел Крусанов не предлагает рецептов, но делает попытку разобраться в истоках явления, нащупать порождающие его психические и социальные протуберанцы.
«Укус ангела» — огромный концлагерь, в котором бесправными арбайтерами трудятся Павич и Маркес, Кундера и Филип Дик, Толкин и Белый…«Укус ангела» — агрессивная литературно-военная доктрина, программа культурной реконкисты, основанная на пренебрежении всеми традиционными западными ценностями… Унижение Европы для русской словесности беспрецедентное…Как этот роман будет сосуществовать со всеми прочими текстами русской литературы? Абсолютно непонятно.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В этом мартирологе четырнадцать имен, список далеко не полон, но, делая свою работу, авторы соблюдали условие личное знакомство с героями этих очерков. Все герои этой книги — люди очень разные. Их объединяет только то, что они были деятельны и талантливы, для них все начала и концы сходились в Петербурге. Все они — порождение Петербурга, часть его жизни и остаются таковой до сих пор.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Ну вот, наконец, добрались и до главного. Четвёртая книга – это апофеоз. Наконец-то сбываются мечты её героев. Они строят, создают то общество, ту среду обитания, о которой они мечтали. Люди будущего – новые кроманьонцы, полны энергии, любвеобильны, гуманны и свободны.
В сборник вошли двенадцать повестей и рассказов, созданных писателями с юга Китая — Дун Си, Фань Ипином, Чжу Шаньпо, Гуан Панем и др. Гуанси-Чжуанский автономный район — один из самых красивых уголков Поднебесной, чьи открыточные виды прославили Китай во всем мире. Одновременно в Гуанси бурлит литературная жизнь, в полной мере отражающая победы и проблемы современного Китая. Разнообразные по сюжету и творческому методу произведения сборника демонстрируют многомерный облик новейшей китайской литературы.Для читателей старше 16 лет.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История одной ночи двоих двадцатилетних, полная разговоров о сексе, отношениях, политике, философии и людях. Много сигарет и алкоголя, модной одежды и красивых интерьеров, цинизма и грусти.
Роман Флоры Олломоуц «Серебряный меридиан» своеобразен по композиции, историческому охвату и, главное, вызовет несомненный интерес своей причастностью к одному из центральных вопросов мирового шекспироведения. Активно обсуждаемая проблема авторства шекспировских произведений представлена довольно неожиданной, но художественно вполне оправданной версией, которая и составляет главный внутренний нерв книги. Джеймс Эджерли, владелец и режиссер одного из многочисленных театров современного Саутуорка, района Национального театра и шекспировского «Глобуса» на южном берегу Темзы, пишет роман о Великом Барде.
Прозаик Эдуард Поляков очень любит своих героев – простых русских людей, соль земли, тех самых, на которых земля и держится. И пишет о них так, что у читателей душа переворачивается. Кандидат филологических наук, выбравший темой диссертации творчество Валентина Распутина, Эдуард Поляков смело может считаться его достойным продолжателем.