Железный канцлер Древнего Египта - [2]

Анатолий Москвин

Часть первая

L’histoire enterre les morts, la légend et la poésie les font vivre.

G. M. Valtour[1]

I

Солнце садилось, обливая еще палящими лучами широкую зеленую равнину, окаймленную на горизонте лесистыми холмами. В тени рощицы густых деревьев стоял, грубо сколоченный из камней и бревен, просторный дом; вокруг него разбросаны вперемежку шалаши и палатки; еще дальше видна большая загородь для скота.

В становище кипят оживление и работа. Женщины в шерстяных и льняных туниках усердно готовят ужин; в воздухе стоит вкусный запах свежеиспеченного хлеба и жареного мяса. От колодца, окруженного прочной каменной стенкой, доносится смех и болтовня вереницы молодых девушек, несущих с непринужденной грацией, свойственной женщинам востока, – кто на голове, кто на плече, – тяжелые каменные кувшины с водой; группы детей с шумом и гамом играют на лужайке.

На скамье, близь двери дома, безучастно ко всему сидел человек; вид его, полный достоинства и благородства, невольно внушал уважение каждому; его плетенная из соломы широкая шляпа и узловатая палка лежали тут же на скамье рядом с кружкой, наполненной вином. Это был Яакоб[2], уважаемый глава племени, легендарный патриарх, имя которого сохранила история. Густые волосы и длинная борода, спускавшаяся на темную шерстяную тунику, были подернуты проседью; его энергичное, выразительное лицо было все покрыто морщинами, но в черных больших глазах под густыми бровями горел еще огонь, а могучее сложение показывало в нем еще много силы. Задумчивый взор его был устремлен на легкий голубой туман, скрывавший горизонт; он прислушивался к отдаленному мычанию стад, возвращавшихся с пастбищ. Вдруг он выпрямился, прикрыл глаза загорелой, мускулистой рукой, и взгляд его с любовью и гордостью остановился на высокой, стройной фигуре юноши, только что вышедшего из рощи и быстро приближавшегося к нему.

Привлекательная наружность молодого человека, которому могло быть не больше восемнадцати лет, вполне оправдывала отеческую гордость Яакоба; продолговатое лицо его было бледно и нежно, как у молодой девушки, и, казалось, не боялось загара, черты были классически правильны: маленький рот, с едва опущенными уголками губ, придавал лицу гордое выражение самодовольства; густые, шелковистые каштановые кудри оттеняли высокий мощный лоб. Но что составляло особую прелесть красивого лица юноши – это глаза, большие, темные, с зеленоватым отливом; ясные и в то же время непроницаемые, они, казалось, проникали в самую глубь души того, на кого смотрели, и прятались сами в длинных пушистых ресницах, всегда очень кстати опускавшихся, когда молодой еврей хотел скрыть от посторонних то, что творилось в его душе.

– Привет тебе, мой добрый отец! Да благословит Элохим каждый шаг твой! – сказал юноша звучным, мелодичным голосом, почтительно кланяясь старцу.

Тот ласково провел рукой по шелковистым кудрям любимца-сына и, притянув его к себе на скамейку, с улыбкой спросил:

– Что же ты делал весь день? Был ты на пастбищах или, по обыкновению, у Шебны? Какие же тайны поведал он тебе?

– О! Велика ученость его, и я стану без устали работать, чтобы тоже сделаться мудрым; мне это необходимо, потому что звезды предвещают мне великую судьбу, – сказал Иосэф[3], сверкнув глазами.

Яакоб покачал головой.

– Не сомневаюсь в учености Шебны, но все же боюсь, что в языке звезд он заблуждается, а тебя обольщает несбыточными мечтами.

– Наука, отец, ошибаться не может, надо только уметь понимать ее! – ответил нетерпеливо юноша. – Но я хотел рассказать тебе совсем другое: я был на пастбищах и убедился, что Иегуда и Дан обманывают тебя. Тот скот, о котором говорили, что он пал, они потихоньку продали, так же как продали шерсть и многое другое; а у женщин теперь идет спор из-за пояса, который Иегуда тайком купил у ишмаэлийцев и дал матери той Тамари, что ты назначил мне в жены и за которой он сам бегает, как вообще завидует мне во всем, чем я обязан твоей доброте.

– Не думаю, чтобы брат твой желал тебе зла, но на их проделки я обращу внимание; а у женщин водворю мир и согласие.

Горделивая улыбка презрения скользнула по губам Иосэфа:

– Я не особенно-то стою за Тамарь, хоть она и красива; судьба сулит мне супругу более знатную; я только говорю, что братья мне завидуют и не могут равнодушно видеть великолепную одежду из тирской ткани, которую ты мне дал.

Мычанье стад и крики пастухов, гнавших скот, положили конец разговору. Внимание старца было отвлечено прибывшими сыновьями, которые вместе с пастухами загоняли скот в загородь. Дикари на вид, в шерстяных туниках или овечьих шкурах, загорелые, с блестящими глазами, сильные и красивые, они были истыми сынами пустыни. Проходя, они искали глазами уже приготовленный ужин и с враждебной холодностью делали вид, что не замечают Иосэфа. Приветствовав Яакоба и дав ответ на его вопросы о состоянии стад, сыновья патриарха окружили его; вскоре к ним присоединились частью и пастухи. Тогда старец встал, опираясь на Иосэфа, и, войдя в середину круга, повернулся к востоку, трижды пал ниц и, воздев руки к небу, запел священную песнь. За молитвой настала трапеза, в которой женщины не принимали участия.