Железные желуди - [4]

- Что, дети, занимались сегодня с вашим ляшским на­ставником? Учил он вас рукопашному бою?

- Учил, - ответил Далибор.

- А ты что молчишь, Никодим? - недовольно обратился князь к младшему сыну: на людях у него были в обиходе только их христианские имена.

- Учил, учил, - поспешил ответить Некрас, скрывая смущение.

Изяслав строго свел густые русые брови, подошел к нему вплотную, взял за плечо:

- Доносит мне челядь, что нет у тебя должного старания в войской науке, что без охоты берешь в десницу меч. Это правда?

Некрас молчал. Князь чуть ли не с ненавистью смотрел на длинные волосы сына, что по-женски свисали-вились вдоль румяных щек, на его изнеженно-хрупкую шею, на узкий подбородок, обсыпанный юношескими прыщиками. Эти прыщики, такие беззащитно-вызывающие, эта почти не тронутая загаром кожа, когда весь город изнывает от зноя, эти безоблачно красивые глаза привели князя в исступле­ние. "Сияет, как весенний ручей", - подумал о сыне Изя­слав и, чтобы не ожечь его грубым словом прилюдно, - во­дился за ним такой грех, - сцепил кисти рук, хрустнул пальцами. Некрасом назвали младшего сына по настоя­тельной просьбе княгини Марьи: больно хорошеньким ро­дился мальчик, пусть хоть имя защитит его от недоброго глаза.

Перевел взгляд на старшего:

- К литве поедешь, Глеб, к Миндовгу. Седмица вам с воеводой Хвалом на сборы, - сказал строго и отвернулся. А сыновья смотрели на него чуть ли не с умилением: крепко любили, хотя каждый по-своему. Изяслав был в синем, тонкой шерсти корзне с красными разводами на груди; на правом плече корзно застегивалось большой серебряной фибулой, давая свободу правой руке, в то время как левая покоилась под ниспадающей полой. Зеленую шелковую рубаху с косым воротом, открывающим мощную загорелую шею, тесно перетягивал широкий кожаный пояс, украшен­ный разноцветными бляшками. На голове у новогородокского князя - в такую-то жарищу! - гордо сидела шапка ярко-красного сукна, отороченная светлым собольим ме­хом: князь без шапки не князь.

- Батюшка, - после некоторого колебания сказал Дали­бор, - вещун Волосач объявился. Без ноги и без руки. Го­ворит, немчины отсекли.

Эта новость, как заметил Далибор, удивила и одновре­менно обрадовала князя. Только не понять было, чему он радуется. В христианский город воротился поганец-язычник, и уже, как мухи на мед, льнут к нему люди. Опять могут слабые духом поддаться искушению древней веры.

- Приполз помирать, - сочувственно проговорил Изя­слав и, сняв шапку, дал малость остыть липкой от пота го­лове.

Все они - князь Изяслав с сыновьями, воевода Хвал, купцы и золотари - двинулись туда, где на самом солнце­пеке сидел Волосач.

- Князь идет, - испуганно шепнул вещуну медник Бачи­ла. - Покрутишься ты сейчас у него, как береста на огне.

Но тот и бровью не повел. Сидел, скреб пятерней грудь, Видно, столько грозных и больших людей повидал на сво­ем веку, что со временем отвык их бояться.

Горожане отхлынули от Волосача, освободили проход князю.

- Ты ли это? - спросил Изяслав.

- Я, княже. Тот самый, кого твой папаша князь Василь, когда ты еще поперек лавки лежал, прогнал из Новогородокской земли.

- Чего же ты хочешь? С чем пришел?

- Хочу закончить свои дни на родине.

- А не боишься меня?

- Говорят, что нравом ты крут, но, видит небо, я не бо­юсь тебя.

Ответ понравился Изяславу, и он торжественно произ­нес:

- Бойся только Бога, ибо все мы, и князья, и рабы, в его руках. Ты был виновен перед вечной памяти отцом моим, но я снимаю с тебя вину. Возвращайся на Темную гору и сиди там до самой кончины своей. Можешь и огонь воз­жечь в честь своего Перуна.

Толпа, как громом пораженная, онемела, а потом заго­монила, загудела, и трудно было взять в толк, одобряют или хулят новогородокцы княжескую волю. Да князь Изя­слав не очень-то прислушивался, что там о нем говорят. Чему быть, того не миновать, а пока он крепко сидел в сед­ле, властной рукой держал бояр, купцов и весь посадский люд. Новогородокская земля широко раздвинула свои гра­ницы, опираясь на Неман - водный ход в Варяжское море. Купцы со всей Руси и, почитай, со всей Европы везли свои товары и свои кошельки с серебром в Новогородок. Это в Полоцке доигрались до того, что тамошние князья сидели, как воробьи в конопле, боялись дохнуть без согласия вече. И что это дало? Лишился Полоцк устья Двины, всех своих богатых земель над нею. Ливы и латыголь, бывшие вечны­ми данниками Полоцка, превратились в тевтонских рабов. Каждый, у кого меч и сила, несет этот меч в Полоцк и пра­вит там. В Новогородке все иначе. Тут если князь, то князь, если холоп, то холоп. Тут все живут по уставам князя Изя­слава Васильковича, неутомимого в сече и в трудах на­следника менских Глебовичей. И как не быть неутомимым ему, князю, ежели отовсюду, куда ни кинь глазом, окружа­ют Новогородокскую землю сильные острозубые соседи? Татары пришли из степей, разрушили стольный Киев, на­кинули аркан на выи многим и многим народам и все вре­мя поджимают, тревожат с полуденной стороны. Сидишь и, кажется, слышишь топот их конницы. С Варяжского моря, из прусских земель железной горою наваливаются тевтон­ские рыцари. Иные из них несут знамена, на которых кро­вью побежденных намалеваны ключи от божьего неба. Князь Конрад Мазовецкий, поди, уже не раз проклял тот день, когда пригласил рыцарей из Паннонии, где они вое­вали против угров, чтобы бросить их на пруссов. Пригрел змею у себя под боком. Рыцари хищной омелой вцепились, жирными пьявками впились и в прусскую, и в польскую земли. Да и сам Конрад при первой возможности ведет своих ляхов на Волынь, на соседей-ятвягов. Солнцеворот назад Изяслав с князем Даниилом Романовичем Галицким и кунигасом литовским Миндовгом совместно ударили по Конраду.