Железные желуди - [3]

При этих словах все горожанки и кое-кто из мужчин по­крепче затворили рты.

- Велика есть земля, - вел свое Волосач. - Лесов, болот, хлябей - всего вдоволь. Был я у аукштайтов во граде Кернове, был у литовского князя Мендога, что в своей Руте в лесах над рекою Рутою сидит...

- У кунигаса Миндовга был? Какой он? - перебил рас­сказчика Далибор дрогнувшим голосом, что было сразу за­мечено. Да княжич и не скрывал своей взволнованности. В последнее время и от отца, князя Изяслава, и от новогородокских бояр и купцов он неоднажды слышал это имя: Миндовг, Мендог... Что-то от глухого вековечного ельника, над которым стонет гроза-навальница, было в этом слове.

- Когда твой дед, князь Василь, порушил наше капище, ушел я с надежными людьми на восход от Новогородка, - разговорился Волосач. - Там в пущах литва обитает. Поче­му к литвинам? А куда еще было идти? Не к немчинам же, которые пруссов в черном рабстве держат и на жемайть прут. И в Пинеск либо в Галич идти было не с руки: там та­тарва, как воронье-падальщик, вилась. Пошел к Литве. По­шел потому, что народ этот и обличьем, и образом жизни с нашим схож. И веру дедов-прадедов они свято блюдут. У них Пяркунас - у нас Перун.

- У нас Христос, - жестко сказал Далибор.

- Пусть так, - легко согласился Волосач, не понизив и не повысив голоса. - Но я со своими людьми пошел на зов Пяркунаса - жечь-кормить священный огонь.

- Тебя самого надо сжечь, как истлевший пень, - обор­вал его Некрас.

Бывший вещун пристально глянул на красавца-княжича, что-то прошептал про себя.

- Что ты там шепчешь? - взвился Некрас.

- С Перуном разговариваю, - был ответ.

- Грязный обрубок! - вскричал светловолосый княжич и затопал ногами. - Это Христос тебя покарал! Глеб, - обра­тился он к брату, - пойдем к отцу, возьмем дружинников, чтоб эту нечисть зашили вместе с его блевотиной в мешок и в Неман отторочили. Нет! В ближнее болото, не то вода в Немане загниет.

Он назло произнес христианское имя брата, хотя дома, при всех обычно звал его Далибором. Тот же, как ему ни хотелось побольше разузнать про кунигаса Миндовга, по­слушался младшего брата, подался было за ним, но Воло­сач пронзил его острым взглядом, медленно разлепляя гу­бы, сказал:

- Как ты ни старайся, тебе не переменить цвет твоих глаз.

К чему были произнесены эти слова? Что имелось в виду?

Княжич Далибор вопрошающе смотрел на Волосача, на­пряженно думал. Вещуны, пусть и бывшие, слов на ветер не бросают - все у них взвешено, отмерено, во всем есть потайной смысл, который надо только разгадать. Но сперва - прислушаться. Сказано же в Священном писании, что на одно солнце смотрят все живые люди и когда-нибудь, пусть через века, они должны столковаться, прийти к согласию друг с другом.

- Единовластителем литовским видит себя Миндовг, - после недолгого молчания заговорил Волосач, конечно же, догадавшись, каких слов ждет от него княжич Далибор. - Его литвины идут в бой в медвежьих шкурах и ревут, как медведи. Не хотел бы я еще раз взглянуть в глаза Миндовгу. Он, кунигас, предает лютой смерти друзей его молодо­сти, чтобы те не проговорились, чтобы остальная литва ду­мала, будто он не рожден смертной женщиной, а слитком раскаленного железа упал с неба. Сын у него есть, Войшелком зовут, Войшелк - это от слова "вой". А вой он и впрямь отважный до безумия, сердце у него суровое, от­цовское. Но тут что-то не то: видел я однова, как он плакал, схоронясь в лесу.

Далибор жадно слушал увечного вещуна и словно во­очию видел непроходимую пущу, где властвуют Миндовг с Войшелком, звериные тропы, усыпанные мягким листом в каплях росы, золотые искры ручьев.

- Пошли, Далибор, - потянул брата за рукав льняной ру­бахи Некрас. Далибор спохватился, с сожалением двинулся вслед за Некрасом.

- Не хочет поклониться Миндовгу литва, да что подела­ешь, - говорил вдогонку им Волосач. - Кланяться сильно­му нас научила молния. В чистом поле, когда лютует гроза, падай на землю - останешься жив.

Княжичи, не озираясь на вещуна, быстрым шагом направились к терему. Толпа перед ними разламывалась, распа­далась надвое - ни дать ни взять березовый кругляк, в который уверенно и легко входит дубовый клин. Бросалось в глаза, до чего несхожи они, княжичи. Грубая чернота волос Далибора, его кряжистая фигура, тяжелые жилистые руки - все это пребывало в резком контрасте с шелковисто-русой растительностью на голове, с гибкостью всех членов млад­шего брата. Не зная их, трудно было допустить, что они явились на свет из одного и того же материнского лона. Кстати, длинные языки - а добра этого хватало и в Новогородке, - болтали, что в свое время княгиня Марья вкушала сладкий грех с одним из галицких князей. Разумеется, го­ворилось такое на почтительном расстоянии от ушей князя Изяслава, ибо тот не задумываясь приказал бы набить же­лезных гвоздей в опрометчиво развязавшийся язык. Как бы там ни было, каждый из братьев-княжичей друг за дружку в два счета перерезали бы глотку любому недоброжелателю.

Отца, князя Изяслава, они повстречали во дворе терема в окружении купцов и мастеровых-золотарей. Был там и новогородокский воевода Хвал - высокий, крутоплечий, со светло-желтыми и всегда как бы слегка влажными волоса­ми. Купцы и золотари почтительно поклонились княжичам и притихли: воевода лишь сдержанно кивнул обоим сразу. Князь Изяслав при виде сыновей прервал оживленную бе­седу с купцами и золотарями, спросил: