Железные желуди - [21]

Далибор вскочил со звериных шкур, служивших ему по­стелью. Сердце так и рвалось из груди. Над Рутой плыло мягкое утреннее солнце. Звонко били по железным нако­вальням кузнецы.

Миндовг с Войшелком, сосредоточенные, молчаливые, уже дожидались новогородокского княжича: было дого­ворено, что они начнут день с осмотра города и крепости. Холоп Найден слил Далибору из серебряного рукомойника, поднес белый льняной рушник, и, даже не позавтракав, не взяв ничего на зуб, тот пошел смотреть, как литвины укре­пляют стены своей Руты. Чтобы обезопасить себя от наез­дов-налетов Товтивила с Эдивидом, Миндовг приказал на­растить их, стены, в высоту и кое-где добавить толщины. Сотни койминцев под присмотром дружинников кунигаса катили с лугов и полей многопудовые валуны, валили дере­вья, рыли песок и глину. Работали почти без роздыха. Лишь когда полуденный зной станет невыносимым, их ненадолго отпустят в тенек, дадут по ломтю хлеба с пластинкой мяса и по кружке холодной воды.

Завидев кунигаса, койминцы сорвали с голов войлочные шапки и соломенные шляпы. Спины их были мокры от по­та. Миндовг придирчиво осмотрел своих подданных, бро­сил:

- Без души работаете. - Обернулся к дружинникам, при­казал: - Как пошабашите, отпустите каждому по десять горячих. Ленивые рабы мне не нужны. Шкуру спущу со всех, а Рута будет у меня стоять неприступной скалою.

Набычив голову, быстро зашагал вдоль стены. Койминцы робели даже глянуть ему вслед.

С этого началась жизнь Далибора в Руте. Памятуя отцов­ский наказ, он ко всему присматривался, все выведывал и выспрашивал. Едва солнце продерет глаза, шел к Войшелку, с которым успел сдружиться, и вместе с литовским княжичем они рыскали верхом по всей округе, удаляясь от Руты верст на двадцать-тридцать. Бывали в общинах воль­ных земледельцев, называвших себя полянами. Поляне не таились друг от друга, жили открыто. Луга и лес у них бы­ли общими, а что до пахотной земли, то она делилась меж­ду семьями. Еще на памяти дедов у одной из общин, в ко­торую наведывались княжичи, был свой замок-укрытие с высоким земляным валом. Довмонт со своими нальшанцами сжег ворота, срыл вал. Когда же нальшанцам довелось убираться восвояси, община хотела было восстановить свое разрушенное укрепление, да Миндовг воспротивился, ска­зал: “Я - ваш замок! За моею спиной будете, как за сте­ной”. С тех пор платит община, как и другие ей подобные, дань рутскому кунигасу. Каждую осень Миндовг с дружи­ной пускается в полюдье, по-здешнему - наседис. Община обязана кормить кунигаса и его слуг, для чего поляне соби­рают по своим дворам складчину-мезляву. Если возникают какие-нибудь недоразумения между соседними общинами, все идут к Миндовгу и тот вершит суд. Внутри же общины право судить принадлежит местному боярину, всецело подвластному кунигасу. Никому не отдает Миндовг ни ма­лейшей толики власти, ибо две лисы в одной норе не жи­вут. Каждого (будь это даже родной сын), кто осмелился бы поднять руку на его достояние и властные права, он го­тов был стереть с лица земли. И стирал. Однако наступили и для его Руты трудные времена. Все чаще и чаще над ним стали заносить (да только ли заносить!) дубину. Великая смута пошла по Литве. Жгли веси, обращали в руины засеки-схроны, не разбирали, где стар, где млад, - всякого на кол сажали. Когда-то Миндовг совершал набеги на Менск и Слуцек, брал богатый полон в землях русинов. В ту пору повсюду говорили: “Русский раздрай - Литве сущий рай”. Но как возвращается в море из-под неба вода, возвратились кровавые распри на зеленые нивы литовские. В такое лихое время благодать была птицам да червям неприметным, че­ловеку же с его тонкой кожей приходилось ох как туго. Когда ветер дул в сторону Руты, Товтивил с Эдивидом поджи­гали леса, и черный дым огромными, изрыгающими из себя жар тучами затягивал небо: невмоготу было дышать. Жен­щины, когда наступал их час, рожали мертвых младенцев. “Забудешь, откуда солнце всходит”, - через послов сулили недруги Миндовгу. Рутский кунигас рубил послам головы, а сам, сжав зубы, муштровал дружину и койминцев, укреп­лял свой город. А при случае наносил в ответ жестокие, со­крушительные удары.

Летели дни. Чуть не каждый вечер Миндовг щедро пот­чевал новогородокских гостей-соглядатаев, не жалел при­пасов, которых, сказать по совести, отнюдь не прибывало: все обозы, что шли в Руту, перехватывали Товтивил с Эди­видом.

Дважды Далибор тайно посылал в Новогородок дружин­ника Веля, докладывал князю Изяславу о литовских делах. Войне, на первый взгляд, не виделось конца. И все - Дали­бор, а вслед за ним и князь Изяслав, - твердо верили, что Миндовг возьмет верх. Как вой и стратег он на две головы был выше своих врагов. Кроме того, рутского кунигаса поддерживал сам Криве-Кривейта. Первый из слуг Пяркунаса, он искал человека, который смог бы защитить свя­щенный огонь-знич от крыжаков. Не знали покоя вайделоты, гадали по звездам, по крови жертвенных животных, поймали и сожгли рыжеволосого немца, ибо знали: очень по вкусу зничу эта редкая масть - в цвет искр и горячих угольев. Гадания все с большей очевидностью указывали на Миндовга: его хотел видеть Пяркунас верховным вла­стителем своего народа. Не всем кунигасам это нравилось. Выконт в Жемайтии, в своем городе Цверимете, хвастал, что придет в Руту, обрежет Миндовгу бороду и тому ниче­го не останется, как пасти гусей. Его будущий преемник Тройната, как передавали верные вижи, тоже в ярости то­пал ногами, если кто-нибудь осмеливался сказать доброе слово о Миндовге.