Железные желуди - [13]
- Вот ты какая, - не мог скрыть смущения Костка. - Не так я стар, как тебе кажется. А скажи-ка, - сменил тон, - куда это ты собралась? Неуж вместе с подружками будешь жечь на Темной горе поганский костер, услуживая вещуну? От него, от Волосача, смердит болотом. Все, кто поклоняется Перуну или там Пяркунасу, - пропащие люди. Протяни дьяволу пальчик, и он схватит тебя за волосы. А ты по молодости сама идешь к нему в лапы.
Костка смотрел на Лукерью с искренним сожалением, и девушка растерялась, не знала, что сказать.
- Я христианка, - тихо вымолвила наконец.
- Христианка? - сокрушенно усмехнулся Костка. - Душа твоя, как огонь на ветру, клонится то в одну, то в другую сторону. У нас, у ляхов и мазуров, христианки ходят в святой костел.
- Это у вас, - осерчал вдруг Далибор и направил своего коня так, чтобы оттеснить Костку от Лукерьи. - Это у вас. А у нас по-другому...
Лях с недоумением смотрел на княжича, а тот разгорячился, залился краской, глаза его так и метали гневные молнии. Еще чуть-чуть - и тряхнет наставника за ворот. "Это, похоже, любовь", - подумал проницательный лях, и снова его сердце зашлось от жалости. Теперь уже к Далибору, ибо любить язычницу - то же самое, что целовать гадюку, забыв про ядовитое жало.
- Пошли, Лукерья, - заговорили девчата. - Пошли.
Взбивая босыми пятками легкую пыль, они стали удаляться в сторону Темной горы. Опять послышался веселый смех, беззаботное ойканье. Далибор с тяжелым сердцем, которое будто сжали холодными клещами, прикусил губу. А венок у Лукерьи на голове васильково синел, таял, растворялся в зелени лесной дороги.
- Заждались мы тебя, Глебушка! - бросилась навстречу сыну княгиня Марья, едва тот въехал во двор. Он спокойно слез с коня, подошел, спокойно поцеловал ее белую прохладную руку. И княгиня своим материнским сердцем учуяла, что какая-то, может быть, незримая, малюсенькая трещинка пролегла сегодня между ними, отпечаталась на сыновней душе.
- Завтра же в путь, - было первым, что сказал сыну князь Изяслав. - Даю тебе с воеводой Хвалом три сотни воев. И Костка с холопом Найденом тоже поедут. Высылай вперед дозоры: опять неспокойно в Литве.
В сборах, в хлопотах пролетел остаток дня. Точили мечи и пики, под повязку набивали овсом походные сумы, чистили и кормили коней. Те в молоко перемалывали зубами овес, ели с жадностью в предчувствии дальнего, трудного пути. Некрас весь вечер приставал к отцу: отпусти его вместе с Далибором. Но князь в конце концов так цыкнул на него, так топнул ногой, что пришлось, проглотив обиду, отступиться. Пошел в светелку к матери и там, вдали от чужих глаз, пустил слезу.
Усталый, добрался Далибор до своей опочивальни, разделся с помощью дворового мальчика-холопа и камнем рухнул на кровать. Под подушкой, набитой тетеревиным и куриным пером, ощутил что-то твердое. Отбросив подушку и увидел небольшую фигурку Перуна, выточенную из медвяно-желтого янтаря, и темный, слегка удлиненный шарик. Приказал холопу зажечь свечу, долго вертел таинственный шарик в пальцах и вдруг сообразил, что это желудь, отлитый из железа. Какой искусник отлил и обработал его? Чья рука и с какой целью положила под подушку? Мать? Но она бы сказала. Да и не станет она, прирожденная христианка, придавать значение какому-то желудю, какой-то статуэтке, изображающей Перуна. Для нее это смертный грех. Кто же тогда додумался? Сам князь? Холопы? А желудь был как настоящий, особенно его крышечка-шапка. Каждую чешуйку, каждую черточку тщательно и с большим старанием положил на металл неизвестный мастер. Была на желуде и петелька, чтобы, продев нитку или жилу, носить на шее. Это, несомненно, был оберег. Но кто и от чего хотел оберечь, защитить Далибора? Долго не мог уснуть в эту ночь княжич, а когда уже начали было слипаться веки, тихо вошла в опочивальню мать, села рядом, осторожно стала гладить его голову. В темноте он не видел ее лица, хотел притвориться спящим, но нежные легкие пальцы ветерком пробегали по его волосам. Защемило сердце, И тогда он в молчании принялся целовать матери руки. Со жгучей остротой пришло понимание: впереди у него неизвестность, опасная дорога, возможно, даже страдания и кровь, и обо всем, что ему выпадет, материнскому сердцу болеть до последнего удара. Еще нежнее и горячее стал целовать ее руки. Она заплакана. Тихие теплые слезы капали ему на лицо. Мать молча поплакала, молча вышла. Легкий белый силуэт мелькнул в проеме двери. Все поглотила ночь. Долгие десятилетия спустя, перед лицом своей кончины сын будет проклинать себя за то, что не шепнул ей тогда: "Мамочка... мама".
Обновленным солнечным светом занялось небо, и Далибор с Хвалом повели дружину от Новогородка в направлении литовских лесов. Едва булыжник мостовой и камень городских строений сменился разливом трав и цветов, у Далибора отлегло от сердца, забылись ночные терзания. С жадностью смотрел княжич окрест. Все ему было интересно и мило: и ручьи, с веселым перезвоном спешащие влиться в Неман, и семьи дубов в поле, и зеленая стена леса, которая вскорости поглотила дружину. В последний раз оглянулся он на Новогородок, увидел блестящий купол церкви, крепостную башню, вал и на склоне его взлохмаченное ветром дерево. Вот оно облегченно уронило зеленые ветви - почудилось, будто кто-то прощально махнул рукой.

Романы, включенные в том, переносят читателя в XI столетие, во времена княжения полоцкого князя Всеволода Брячиславича, прозванного Чародеем: «Тропой Чародея», «В среду, в час пополудни».

Действие романа Л. Дайнеко «Меч князя Вячки» относится к концу XII —началу XIII веков, когда Полоцкая земля объединяла в своем составе большую часть современной Белоруссии. Кровопролитная война, которую вел Полоцк совместно с народами Прибалтики против рвавшихся на восток крестоносцев, и составляет основу произведения.

Роман «Тропой чародея» переносит читателя в бурное XI столетие, во времена княженья полоцкого князя Всеслава Чародея. Историческая достоверность, увлекательная интрига, яркий колоритный язык ставят роман Леонида Дайнеко в один ряд с лучшими образцами современной исторической прозы.

Исторический роман Акакия Белиашвили "Бесики" отражает одну из самых трагических эпох истории Грузии — вторую половину XVIII века. Грузинский народ, обессиленный кровопролитными войнами с персидскими и турецкими захватчиками, нашёл единственную возможность спасти национальное существование в дружбе с Россией.

Драматичная повесть белорусского писателя о Российской империи времен крепостничества, о судьбах крепостных балерин, принадлежавших шкловскому помещику Семену Зоричу.

Каким был легендарный властитель Крита, мудрый законодатель, строитель городов и кораблей, силу которого признавала вся Эллада? Об этом в своём романе «Я, Минос, царь Крита» размышляет современный немецкий писатель Ганс Эйнсле.

«Екатериною восторгались, как мы восторгаемся артистом, открывающим и вызывающим самим нам дотоле неведомые силы и ощущения; она нравилась потому, что через неё стали нравиться самим себе».В.О. Ключевский «Императрица Екатерина II»Новый роман молодого современного писателя Константина Новикова рассказывает о детских и юношеских годах Ангальт-Цербстской принцессы Софии-Фредерики, будущей российской императрицы Екатерины II.

«Русь верила своему великому князю. Верила, несмотря на его поражение и горе, что он принёс ей. И он, великий князь Игорь, оправдает это доверие. Прежде он ощущал себя только великим киевским князем, теперь своим великим князем его признала вся Русская земля. С этой великой силой никто и ничто не сможет помешать свершению его сокровенных давних планов. Он мечом раздвинет рубежи Руси! Обязательно раздвинет!..»Андрей Серба «Мечом раздвину рубежи!»Роман А. Сербы воссоздаёт времена княжения на Руси великого князя Игоря (912—945)

В романе «Повенчанные на печаль» («Сестра милосердия») Николай Шадрин заново рассказывает вечную историю любви. Прототипы героев — настоящие исторические персонажи, которые пользуются в последнее время особенной популярностью (после фильма «Адмиралъ») — это Анна Васильевна Тимирева и Александр Васильевич Колчак. И уже вокруг них декорациями к драме двух людей разворачиваются остальные события.К счастью, любовная история с известными героями не единственное достоинство произведения. Повесть Шадрина о крушении и агонии одного мира ради рождения другого, что впрочем, тоже новой темой не является.Действие повести происходит в белогвардейском Омске, в поезде и в Иркутской тюрьме.