Железные ворота - [9]

Вангелия принесла кофе и склонилась над плечом мужа. Она хотела обнять его, но как только Андонис почувствовал ее дыхание у себя на шее, он вскочил со стула и, схватив портфель, стал совать туда бумаги. Второпях он кинул окурок на пол и, погасив его ногой, бросился к двери. Но там уже стояла Вангелия, подстерегая его, — ведь обычно он исчезал в мгновение ока. Андонису не оставалось ничего другого, как вспомнить, что он не взял с собой карандаша. Он перевернул все вверх дном, а потом опять направился к двери, но уже неторопливо, словно бездельник, фланирующий по улице. Вступать в разговор с Вангелией он боялся, зная, о чем бы она ни заговорила, он не сможет сдержаться и выложит ей все. Он осторожно выглянул в кухонное окно, не видно ли Евтихиса. Во дворе было тихо и спокойно. Вангелия остановила Андониса, чтобы поправить ему воротник. Она обняла его одной рукой за шею и всем телом прильнула к нему.

— Я хочу поцеловать тебя, — сказала она, когда он испуганно отпрянул.

— Не теперь. Мы могли себе это позволять, когда я служил в фирме.

— Ты придешь обедать?

— Не знаю. Лучше не жди меня…

Вангелия посторонилась, давая мужу пройти. Выглянув еще раз в окно, Андонис убедился, что препятствий больше нет на его пути. Он чуть приоткрыл дверь — во дворе не было ни души, — подождал несколько секунд и затем, перешагнув через разбросанные вещи Евтихиса, засеменил к воротам. Там он постоял немного. Посмотрел налево, направо, словно только сейчас решал, куда идти. Затем припустил что было мочи, словно вдогонку за каким-то предметом, уносимым ветром.

Вскочив на подножку автобуса, он с трудом протиснулся в дверь; Вангелия успела заметить, как его кожаный портфель мелькнул над головами людей, висевших на подножке.

Как только открылся киоск на углу, Измини побежала за газетой. С годами это вошло у нее в привычку. Продавец уже знал ее и протягивал газету, прежде чем она успевала поздороваться с ним.

— Девушка, что так рано сегодня?

Измини поспешила вернуться домой. В воротах она бегло проглядела все страницы. Затем сложила газету и поднялась по винтовой лестнице на верхний этаж. Отец Ангелоса, как всегда, ждал ее в кухне. Надев очки, он сидел на своем обычном месте за столом, покрытым потертой клетчатой клеенкой. Измини разложила перед ним газету. Они вместе стали быстро просматривать полосы одну за другой, не оставляя без внимания даже самые незначительные сообщения, проверяя, нет ли там чего-нибудь связанного с Ангелосом. Последние дни Измини проявляла особенное беспокойство. Она никому не сказала, что заметила кое-что подозрительное: как-то на днях незнакомый человек шел за ней до самой конторы. За их домом определенно следят, и только что соседка спросила ее об Ангелосе. В этом доме надо быть начеку, здесь всякая мелочь настораживает.

Они оба читают молча. Мать Ангелоса, госпожа Иоанна, сидит, закутавшись в шаль, у другого конца стола. Она то и дело протягивает руку и расправляет страницы, но на самом деле ей хочется хотя бы коснуться этой бумаги, ведь газета — словно таинственное письмо, которое ежедневно приходит от ее сына. А Измини каждое утро дрожит от страха, как бы не появилось страшное сообщение. Это единственный способ узнать об Ангелосе, но лишь плохое. Однако стоит его отцу взять в руки газету, как она успокаивается, потому что этот человек не теряет уверенности, что когда-нибудь восторжествует справедливость. «Аномалия, временное отклонение», — говорит обычно господин Харилаос.

Лукия, сестра Ангелоса, тихонько вошла в кухню. Прислонившись к стене, она встала за спиной матери. Вот уже пять дней, как Лукия живет здесь, но она не проявляет ни малейшего интереса к молчаливому изучению газеты. Измини всегда чувствует, как два глаза наблюдают за ней. Может быть, ей уже нет места в этом доме, раз здесь появилась Лукия? «Кухонную дверь надо запирать», — сказала позавчера Лукия. Пусть Измини почувствует, что не имеет права беспрепятственно расхаживать туда-сюда. Но это ерунда. Лукия много лет провела со своим мужем в провинции и забыла, что здесь еще живы некоторые привычки, более действенные, чем ее капризы.

День начинается с изучения газеты, и жизнь идет своим чередом лишь тогда, когда они убеждаются, что сегодня имя Ангелоса не упомянуто. Здесь они живут давно, и все вещи словно застыли на тех местах, где оказались в 1947 году, в тот день, когда они прочли приговор Ангелосу. И тогда был февраль. Прошло целых семь лет. Теперь на клетчатой клеенке прибавились новые дыры, кастрюли и ложки на кухне потемнели, а руки госпожи Иоанны стали дрожать. «Прочтите мелкий шрифт… повнимательней», — просила она. Однажды господин Харидаос сказал: «Настоящая газета должна сообщать не только факты, но и то, что не произошло, ради спокойствия людей. Последнее, наверное, самое важное». Но какая газета может каждый день сообщать, что Ангелос жив?

Лукия, напевая, сновала по кухне и то и дело хлопала дверцами шкафов. Потом она поставила на плиту кофейник, по-прежнему безучастная к утренней читке. Несколько раз она даже выходила из кухни.

После того как были тщательно изучены все сообщения, вплоть до самых незначительных заметок, отец вложил очки в футляр и сказал с облегчением: