Железная трава - [6]

— Это кто говорит-то? — спросила соседа я, указав на оратора: взобрался на скамью у самых ворот.

Сосед — в картузе с козырьком подгрызанным — узнал, руку пожал мне «Аграфене Петровне». Объяснил:

— Гришка Подморов речь держит, из трепальной, знаешь?..

А Подморов выкрикивал густо да злобно, распекал будто кого:

— Не уступим чертям! Стоять так стоить! Будет, потерпель на скамью Варвара, ткачиха, и с удивленьем слушала я знакомую бабу: та и не та, каи!

На место его взобралаская-то новая… Да и все вокруг новые, пораспрямились как-то, зацвели.

— Товарищи! — говорила Варвара. — Мы шлем депутацию на бумагопрядильню Штиглица и к другим тоже… Пусть присоединяются! Сообща ничто не страшно! Сообща одолеем! Так говорю?..

— Так, так!.. Верно!.. — ревели вокруг, и я не сдержалась, подняла свой голос:

— Чего требуем?..

Варвара услышала.

— Восемь часов! — начала она зычно выкладывать. — Отмена ночных! Отмена сверхурочных! Повышение оплаты! Полная плата за время болезни…

Люди подхватывали каждое слово, точно в мяч играли:

— Так! Верно!

Иные заливались ребячьим смехом, подталкивали друг дружку: вот, мол, как у нас!

— Не больно ли много?.. — раздался вдруг возглас. И все повернули на голос головы, зашикали дружно:

— Эй, помолчи там!..

А Варвара прибауткой — свое:

— Проси больше, купцам горше!..

— Правильно!.. — грохнули в передних рядах, заулыбались, задвигались.

В эту минуту поднялся подле Варвары человек из чужих, в пиджаке с отворотами. Вскинул он руки и начал:

— Товарищи! Социал-демократы готовы вместе с вами на борьбу, на смерть!..

При первых же словах человека этого взыграло у меня под сердцем.

«Так вот они, социалисты, еретики…»

А человек продолжал:

— Товарищи! Вы не одни… Позавчера на Путиловском объявлена забастовка. Рабочие требуют возвращения уволенных… Мы, социал-демократы…

Он не закончил.

От заборов с воплями ринулись подростки:

— Полиция!..

В толпе забурлило, а я, как шальная, челноком — к воротам: хотела вблизи увидать «социалиста, еретика»… Столько искала!..

Но люди хлынули от ворот, еле на ногах устояла я. Социал-демократ пропал, и мы, как горох, в разные стороны.

— Спокойней, спокойней! — командовал кто-то.

— Из Общества человек! — пояснил мне сосед, указав в сторону голоса.

Первый раз в жизни, возвращаясь домой на покой, чувствовала я себя как бы на корабле в море: двигаюсь вместе с другими, идем на всех парусах в новый, светлый край.

И главное, не одна я! Нас много, нас столько, что вот могли бы запрудить весь Невский, опрокинуть дворцы, обратить в бегство всех расфранченных господ и… Но еще не знала я, что могли бы мы сделать в завершенье всего.

Дедушка вечером по-обычному ползал у икон, причитал что-то свое о небесном, а мне было и сумно и тревожно, но от прежней горечи след простыл.

Ложась спать, сказала я деду, чтобы быть по душе ему:

— В это воскресенье почищу вам Спаса…

Так бы, может, и сделала, да случилось в воскресенье такое, что не то что об иконах — о всем своем прошлом забыла я: сызнова в муках на свет рождалась, с тысячами единоутробных вступала на путь новый.

К ЦАРЮ С ГРАМОТОЙ

Много лет прошло с тех памятных дней, а и теперь вижу, какие тогда были мы безглазые.

Как тулово без головы: сил-то в нас много, и чуяли правду где-то, а где — не видели. Так, зажмурившись, шли мы вперед, без разбору, как ноги несли.

Шестого января вечером дед мой, покончив с молитвой, не лег, как обычно, в постель, а присел у стола и начал:

— Груня! Сорок лет с фабрики на фабрику мыкался я… Искал все, где лучше… Насмотрелся дотемна в очах, понатерпелся до ломи в костях… А лучшего не нашел!.. Видел людей я всяких, видел заводчиков многих: буйных и хитрых, хитрых, как змеи… И вот говорю: все они, черти, на один манер, и дух их признаю за десять верст!..

Говорил старый долго, а кончил ничем: принялся высчитывать, сколько теперь, если дадут нам восемь часов, должны вернуть нам за лишки в давнее время.

И, помолчав:

— Наши завтра гуртом идут на собрание энто… Царю грамоту вырабатывать будем… А ты… не ходи!.. Бог ее знает, что станется… Не бабье то дело!..

Смолчала я деду, а на другой день, только-только стемнело, хвост в зубы — и айда!..

Дом двухэтажный. От дверей вдоль улицы лентою люди: и чужие и наши. Прилипла к одной артели я. Слышу, говорят:

— А почто пришли? Нам студентов, курсисток не надо!..

— Голову только морочат!..

Вижу — двое в сторонке: он в пальтишке, в рваной фуражке, она — под платочком, глаза у обоих не наши — больно смышленые.

— Ай вам места жалко? — говорит та, чужая, бойко.

— Не жалко, а только от вас, социалов, беда одна!..

Вот оно что… Придвинулась я ближе к тем двум, локоть об локоть стою, не дышу.

— Молодушка! — говорит мне тот, что в фуражке. — Что тут такое?..

«Ну, чего притворяешься?» — подумала я и — вслух:

— Нешто не знаете? Царю составляют грамоту… Насчет правов!..

— Царю? — вмешалась девица, посдвинув платочек. — О правах?.. Их-хо! права-то не просят, права добывают… своими руками!..

Но тут задвигались вокруг люди.

— Входи!..

Впихнулись и мы. Я от парочки той ни на шаг, как магнитом тянуло. Теснота, давка! Духота такая, хоть топор вешай. Барышня в платочке взобралась у стены на скамейку, парень ее — подле, внизу. Слушаем, ждем, затаив дыханье. Ах, как весело быть с людьми, со своими вместе, плечо в плечо, локоть об локоть: тут хоть смерть!..