Железная маска Шлиссельбурга - [20]

«Если арестант станет чинить какие непорядки или вам противности или же что станет говорить непристойное, то сажать тогда на цепь, доколе он усмирится, а буде и того не послушает, то бить по вашему рассмотрению палкою или плетью».

Глянув на заострившееся и задумчивое лицо Иоанна Антоновича, Данила Петрович сразу отринул этот пункт инструкции — буйств арестант не чинил, только попросил Луку выйти из камеры, ибо «писать он будет про дело государственное императрице Всероссийской, а о письме том может ведать лишь только комендант «секретного каземата».

Эту фразу «безымянного узника» Власьев сразу намертво запомнил — внесет ее в рапорт, как только получит от узника письмо к государыне Екатерине Алексеевне.

«Это же какой он речью пишет? Гишпанской, аглицкой или франкской? А может германской или свейской? Не ведаю эти языки, а потому ничего не пойму. Да и как осмелится прочитать бумагу, которая предназначена для глаз только царицы? Да за такое дело меня в капусту покрошат, или на вечную каторгу в Сибирь направят. И за гораздо меньшую вину людям ноздри рвали, и языки урезали, да клеймо выжигали».

— Данила Петрович, на текст не смотреть — он для очей пресветлой государыни. Распорядитесь принести воск — нужно наложить печать и приклеить полоску бумаги, где комендант крепости поставит свою подпись — чтоб было видно, что письмо не вскрывали. Здесь тайны империи, о которых вам ведать не положено по артикулу воинскому! Вам все понятно, или повторить вопрос, господин капитан?!

— Так точно, ва…

Надзиратель осекся — чуть ли не совершил крамолу, назвав узника по титулу, который тот когда то носил в своем долгом тронном имени, но сейчас такового был полностью лишен. И лишь сейчас капитан Власьев сообразил, что столько властности прорезалось в голосе узника, коего им велено называть «Григорием», что он сразу же встал во фрунт. То был природный голос повелителя, рожденного царствовать и всем владеть!

Мысли лихорадочно метались в голове, пока он вышел из «Секретного каземата», отмахнулся от вставшего с табурета растерянного Луки. Открыл шкафчик и вытащил изнутри воск, который принялся разминать пальцами, чтобы сделать его и клейким, и податливым для печати. Саму печатку капитан никогда не снимал с шеи, где она висела на шнурке.

— Это не моего и не твоего ума дело, Лука Данилович. ОН стал тем, кем мог стать с рождения. То тайна нам непонятная, а может и чудо свершилось — не нам судить. Но веди себя с ним осторожно и внимательно, если что не то совершим, то не сносить нам своих голов.

Чекин молча кивнул в ответ — лицо его побледнело. Причастность к государственным тайнам опасна, она обжигает порой насмерть — офицеры это знали по своей долгой службе в Тайной канцелярии. И теперь они оба столкнулись со зловещей загадкой — перерождением узника, что долгие годы был под неусыпным контролем огромного числа людей. Никто царственного узника не учил иноземным языкам — но тут он освоил их за одну ночь, и не только говорит, но и на бумаге их речь выводит. А ведь писать он вообще не умел, было видно, но часа не прошло, как пишет. И манеры сменились уже в третий раз — от узника гневливого, до отрока просящего и скулящего, до вельможи. Видимо, порода такова!

Данила Петрович зашел в каземат — узник тихо молился, стоя на коленях подле иконы. Письмо лежало на столе, открытый лист. Капитан посыпал нижние строчки и подпись сухим песочком. Подождал минуту, и гусиным пером стряхнул песчинки на пол. Тщательно свернул лист, запечатал воском, размазав кругляш на стыке, и крепко прижал печать. Оттиск был четкий. Затем наложил воск еще в трех местах, в двух поставил по печати, а на третью приклеил белый клочок бумаги.

— Отнесешь коменданту крепости, пусть немедленно подпишет! Затем мне принесешь — ты список сделать за это время не успеешь! Я должен быть уверен, что ты честно присягу выполняешь державе нашей и матушке-царице данную, а не подсыл вражеский! Гонца отправь немедленно — императрица Екатерина Алексеевна должна знать истину!

Иоанн Антонович легко встал с колен и подошел к замершему капитану — Власьев с трудом сдержал себя и не отвел взгляда от глаз, которые его словно буровили. Но живот поджал и плечи расправил.

— Иди к коменданту и вопросов лишних не задавай. Тайна ни для тебя, да и я о том могу рассказать только ее императорскому величеству! А более никому! Но слова помню — скоро придет время, и ты получишь награду за свою верную службу! Все, иди!

Власьев повернулся через плечо — дряблые щеки дрожали. Капитан теперь полностью осознал, в какое дерьмо он вляпался. Но краем глаза, выходя за дверь, отметил, что Иоанн Антонович снова стал на колени и тихо, но горячечно шептал слова, глядя на икону.

«Так царь Иван Грозный тоже постоянно молился, дед мне о том говорил, а ему его прадед. Но головы ослушникам своим рубил, не задумываясь. Этот таким же царем мог быть… Не о том думаешь, забудь все, иначе головы не сносить тебе. Мигом на плаху отправят. В рапорте нужно рассказать только о том, что узник видел какое-то чудо, и резко изменился в поведении и стал понимать иноземную речь. А какую, не ведаю, и откуда узнал, не понимаю. Надо от себя беду заранее отвести, да подальше. То их царское дело — пусть между собой разбираются сами!»