Железная хватка графа Соколова - [75]

По дороге Соколов с удовольствием вспоминал утреннее приключение: «Удивительно, но мне нисколько не жаль негодяя, который готовил взрыв на дороге. Когда я замкнул провода и террорист кровавыми кусками взлетел выше деревьев — в этом была высшая справедливость. Интересно взглянуть на физиономию Макарова, который делал все возможное, чтобы не допустить меня к государю! Небось в извинениях рассыплется...»

Соколов, перепрыгивая через ступеньку, поднялся по мраморной, застланной ковром лестнице на второй этаж. Как всегда в утренние часы, в приемной было много просителей.

Знакомый адъютант Логинов радостно улыбнулся:

— Сейчас доложу о вас, Аполлинарий Николаевич! — и скрылся за массивной, уходившей к потолку дверью.

Вскоре он вышел сконфуженный:

— Александр Александрович сказал: «Пусть подождет!»

Медицина бедных

Среди многочисленных достоинств гения сыска не было одного — умения терпеливо ждать. Его порывистая натура не переносила промедлений. Он любил повторять провансальскую поговорку: «Patience — medecine des pauvres!», что означает: «Терпение — медицина бедных!»

Соколов начал нервно вышагивать из угла в угол. Он был уверен, что сейчас министр обязательно вызовет его. Но следующим пошел отставной саперный генерал, за ним какой-то бледный чиновник с французской лентой, постоянно кашлявший в платок. Затем вызвали вдовушку в шляпке с цветами, которая громко жаловалась, что ей неправильно платят пенсию за мужа-пристава, попавшего под лошадь. За дамой отправилась в заветный кабинет старушка крестьянка в платке и чунях.

Соколов уже давно яростно дрыгал ногой, и вся его наружность выражала крайнюю степень гнева. Он уже готов был произнести сердитую тираду в адрес министра и навсегда покинуть ненавистную приемную, как адъютант Логинов наклонил голову с пробором:

— Вас приглашают, Аполлинарий Николаевич!

Гений сыска медленно, словно сдерживая себя от опрометчивого поступка, вошел в просторный кабинет. Макаров сидел под портретом Николая II нахмуренный. Он кивнул головой на кресло и молча уставился на Соколова.

Соколов знал правила психологической дуэли. Он обжег взглядом министра, развалился в кресле и решил: первым разговор не начинать. Не выдержал министр. Тяжело посопев — признак волнения, — произнес язвительным тоном:

— Вы, любезный граф, кажется, и отдаленного понятия не имеете, что такое дисциплина и субординация? — Макаров снял с носа золотые очки и начал платком излишне тщательно протирать стеклышки.

Соколов подумал: «Раздумывает, что еще сказать бы этакое, умное. Он, кажется, понятия не имеет об утренних событиях на Петергофской дороге! Ну да, министры новости узнают после извозчиков и кухарок! Подремлю под эту галиматью», — и полуприкрыл веки.

Начальственный гнев

Министр сухонькими ручками с тщательно ухоженными хрупкими ноготками постучал бутылкой зельтерской по граненому стакану. Пил, проливая капельки мимо рта. И вдруг, срываясь на высокие ноты, взволнованно заговорил:

— Самое негодное в полицейской службе, когда индивидуум ставит себя над своими товарищами. В полиции таких не любят. Такие типы — изгои. Для вас, граф, нет ни коллег, ни подчинения установленному порядку, ни авторитетов. — Вскочил из-за стола, побегал по кабинету, продолжил: — Да будет вам, граф, известно, что пока еще я первое лицо в министерстве. И я не позволю оскорблять мундир разгильдяйским поведением. Я строго указывал вам: забудьте бредовую идею освобождения Штакельберга-Барсукова! Для меня, в конце концов, это дело принципа. Я главный охранитель закона в империи. Если министр себе позволит хоть раз нарушить закон, то любой гражданин может тогда нарушать его бесконечно.

«Господи, какой дурак! — размышлял Соколов, плотно закрыв глаза и окончательно погружаясь в дремотное состояние. — На Руси столько умных людей, но на высшие посты каким-то таинственным образом чаще всего пробираются полные ничтожества». Словно издали, до него доносились гневные звуки:

— Каждый сыщик и следователь знает: преступнику можно обещать что угодно, хоть горы золотые, хоть королевскую дочь на ночь, лишь бы он дал признательные показания. Это методический прием. Никто этих обещаний никогда не выполняет. Вопреки моему запрещению, вы, граф, пробились к самому государю и воспользовались его природной добротой...

Соколов слегка всхрапнул. Это переполнило чащу терпения министра. Он истерично выкрикнул:

— Все, довольно! Я отстраняю вас от службы. Мы, к сожалению, вынуждены отказаться от внедрения вас в большевистские ряды. И вообще, пока я занимаю свой пост, вам в моем ведомстве не служить.

На бесстрастном лице Соколова не дрогнул ни один мускул. Он демонстративно потянулся, поднялся с кресла во весь рост. Министр на всякий случай забежал за другой конец стола. Он ткнул перстом в сторону дверей и уже приготовился произнести слова, полные официальной печали: «Я, граф, больше вас не задерживаю!»

Миллионы для Ленина

В этот напряженный момент, словно в классическом водевиле, в кабинет вошел без доклада — на правах товарища, то есть заместителя министра, — Сахаров. Едва увидав Соколова, он бросился к нему, обнял, горячо заговорил: