ЖД (авторская редакция) - [15]

Россия вообще была самая интересная страна, потому что главная ее история происходила внутри, а не вовне, и главные войны опять-таки были внутренними. Самое интересное начиналось в случае войны, хотя бы и гипотетической; главные конфликты в солдатской жизни разворачивались вовсе не с вероятным или невероятным противником, а с тем самым сержантом или иным вышестоящим командиром (просто сержант был ближе, почти родня). Считалось, что сержант и вся стоящая над ним пирамида, включая обязательного СМЕРШевца, вырабатывают таким образом из солдата настоящего мужчину, хотя настоящего мужчину они как раз выдавливали из него по капле, как раба, а вместо того вещества, из которого делаются мужчины, вливали в его жилы и кости тухлую, рыхлую, дряхлую субстанцию, парализующую всякое осмысленное сопротивление. Обработанный таким образом солдат только и способен был воевать истинно варяжским способом — то есть ничего вокруг не сознавая и боясь своих больше, чем чужих. Солдаты варяжской армии маршировали в пекло с облегчением — ни один враг не мог унизить и вздрючить их так, как сержант или СМЕРШевец.

Но что же командиры? Что же СМЕРШевцы? В том и заключалась особенность варяжской армии, что они никогда не были солдатами и не могли ими стать, будучи рождены для другого. Любой офицер, заставь его кто-нибудь проделывать то, что требовалось от солдата, обнаружил бы полную профнепригодность,— как и любой менеджер в варяжском бизнесе, поставь его прихотливая судьба на место того, кем ему выпало управлять, оказался бы не способен ни на что, кроме приготовления и распития кофия. Варяжское начальство ни в чем не могло подать примера, ибо не владело ни одним из руководимых ремесел, с одинаковой легкостью руля то нефтянкой, то мобильным бизнесом, то ротой, то госпиталем; варяжский прораб не умел строить домов, варяжский генерал не умел строить оборону, варяжский дирижер не умел строить скрипку — все они умели строить только подчиненных, предпочтительно по ранжиру. Ни один истинный варяг не имел навыка ни в каком деле, кроме насилия над непосредственным подчиненным, и всякий варяжский бизнес строился по тому же принципу — здесь орали на тех, кто работал, и не могли ничего другого. Во всяком другом бизнесе в начальство выбивался тот, кто нечто умел и в чем-то преуспел; только в варяжском начальство было особой кастой, куда никто не мог проникнуть извне. Варяжскими начальниками рождались — и годились на эту роль только те, кто не был способен ни к какой деятельности, но виртуозно умел топтать способных. Евдокимов был прирожденный СМЕРШевец, элита элит: он вообще ничего не умел. И он был некрасивый. Он был словно топором рубленный. Он был неуклюжий. Он был плечистый, нечистый. Блевотное он был существо, прямо говоря. Мало кто был хуже Евдокимова. Варяги любили Евдокимова, ценили Евдокимова.

Когда Воронов явился в СМЕРШ за письмом из дома, он не заподозрил никакого подвоха. Мало ли, может, во время войны все письма должны приходить только через СМЕРШ. Евдокимов уже знал, как будет его колоть. В таких случаях главным было — убедить себя, будто подозреваемому есть что скрывать; проще докапываться до истины. В СМЕРШе, еще в академии Дзержинского, всем внушали: невиноватых нет. Задача исключительно в том, чтобы найти вину. Народ прав, говоря, что у нас просто так не сажают. Выдерни из народа любого и сажай — и будет за что. Настоящий военный психолог должен был тщательно разобраться в прошлом и настоящем объекта, чтобы отмести случайные и побочные вины, сосредоточившись на главной. Воронов был удобен. Он был настолько виноват, что у Евдокимова через два дня оказался в руках букет расстрельных статей.

— Рядовой Воронов по вашему приказанию прибыл!— четко рапортовала жертва, еще не подозревая о своем новом статусе.

— Так-так,— медлительно сказал Евдокимов.— Так-так… (Это тоже была азбука СМЕРШевца — тянуть время, чтобы жертва пометалась).— Ну что же… ммм… Воронов, да? Значит, письмеца ждете?

— Так точно.

— От кого же, любопытно узнать?

— От матери, товарищ майор.

— Мать — дело хорошее. Один у матери?

— Так точно.

— А почему ждете письма? Адрес сообщили уже?

— Так точно.

— Ага. Ну, ладно. А почему вы думаете, что мать вам сразу напишет?

Воронов растерялся.

— Потому… потому что волнуется, товарищ майор.

— Волнуется? А почему она волнуется? Вы что, сообщили ей в письме что-то такое, от чего она может разволноваться?

— Никак нет, товарищ майор,— густо покраснел Воронов.— Просто… ну… я подумал, что она будет волноваться. Война же.

— А вы сообщили матери, что находитесь в районе боевых действий?— Голос Евдокимова начал наливаться свинцом. Попадая на фронт, солдаты не имели права об этом сообщать. Такова была особенно хитрая, иезуитская установка Генштаба: родители знали только номер части. Любая информация в письме, из которой можно было почерпнуть намек на истинное местонахождение солдата, расценивалась как измена и немедленно каралась.

— Никак нет, товарищ майор. Просто написал, что прибыли в часть.

— Так что ж она тогда волнуется? Нервная, что ли? Может быть, больная какая-то?