Жаждущая земля. Три дня в августе - [8]

Андрюс работящий был, но и ершист же! Что надо, сделает, но если тронешь зря — не уступит, хоть кол на голове теши. Только после свадьбы брата, когда вернулся, словно пес с перешибленным хребтом, стал другим. Притих, успокоился; раньше, бывало, из-за каждой чепухи язык распускал, а теперь только кулаки сожмет и смолчит. И словно только теперь он разглядел Тересе. Разбрасывала она как-то навоз (это уже при немцах было), а он остановился с порожней телегой, сел на изнавоженном задке, свесив ноги, и пялится на Тересе. Свежий весенний ветер задирает подол ситцевого платья, обнажая красные икры, срывает с головы платок. А он все пялится, будто сыч. И хоть бы слово сказал. Ее даже оторопь взяла.

— Заснул ты, что ли? — спросила она, вроде бы в шутку, но голос сорвался… Андрюс как бы и не расслышал, молчал и хлопал толстым кнутовищем себя по деревянным башмакам. — Езжай, хозяин хватится…

— А ты знаешь, Тересе, кто мы с тобой? — неожиданно спросил тогда Андрюс. Тересе оперлась на вилы и посмотрела на серое лицо Андрюса. — Кроты, если хочешь знать. Без земли жить не можем, а ее у нас как раз и нету. Вот и роем чужую.

Андрюс все реже проходил мимо Тересе, не остановившись, не сказав слово-другое. Но все время казалось, что его мысли далеко… И только когда фронт ушел на запад, над головой перестали гудеть самолеты и в полях больше не рвались бомбы, он потер руки, подмигнул Тересе, обнял ее рукой за плечи и сказал:

— Начинается, Тересе. Наша жизнь только-только начинается. Еще поживем!

Отрезали Андрюсу восемь гектаров от ольшаника до самой дороги, а Тересе — шесть гектаров супеси вдоль луга. И документы выдали. Как положено, с подписями да печатями.

— Почитай, — протянула Тересе листок Андрюсу.

Тересе хотелось увидеть, как губы Андрюса произнесут эти слова, написанные мелкими буковками на большом белом листе.

— «…гр. Юрконите Тересе, дочери Симонаса, выделяется земли: пахотной — пять га, пастбищ — одно га…»

— Теперь свою почитай.

— Да там то же самое, только фамилия другая.

— Все равно почитай…

— «…Марчюлинасу Андрюсу, сыну Антанаса, выделяется земли: пахотной — семь га, пастбищ…»

Андрюс читал складно, без запинки. Тересе смотрела на него как на образок и млела от смутных предчувствий.

— Поженитесь, собьете участки в кучу, будет хозяйство что надо, — сказал Маркаускас, прочитав мысли Тересе.

Тересе покраснела и опустила голову. Она была богата. Никогда еще не была так богата, как сегодня, не знала, что и делать — плясать, хохотать, кружиться на одной ноге? Ни гроша за душой, и вдруг… шесть гектаров. И еще восемь Андрюсовых… Пока-то гектары отдельно, но как знать… такой чудесный сон ей под утро снился…

Андрюс присвистнул, сдвинул фуражку на затылок и большими шагами ушел вдаль по своему полю. Первый раз ушел по своему.

Маркаускас стоял сгорбившись, свесив длинные, вдруг обмякшие руки.

— Ты мне за дочку была, Тересе, — Маркаускас говорил ласково, по-отцовски. — Взял тебя девочкой, у меня на глазах выросла, привык я к тебе. Известное дело, хорошего в жизни не замечаешь. Но ты скажи, что я видел хорошего? Скажи, когда я отдыхал? Даже по воскресеньям — разве лежал, вывалив пузо? А, Тересе?

— Да, хозяин…

— Работать тебя заставлял. Не стану спорить, заставлял. Но ты скажи, разве жена баклуши била? Эх, Тересе… Знаю, теперь вам кажется — я такой да сякой…

Тересе даже не по себе стало. На Маркаускаса ей жаловаться нельзя, что правда, то правда. И голодом не морил, и одевал ее.

— Ну что вы, хозяин, будто я что…

— У-у-у, Тересе, — дурным голосом протянул Маркаускас. — Вот упасть бы на пашню, вцепиться в нее зубами и завыть, как собаки воют!..

Они возвращались с поля по зачерневшему жнивью медленно, рядышком, — не зная, можно было подумать: отец с дочерью идут.

— Будто нужна была мне эта земля, будто просила я… Сами ведь уговорили.

— Я тебя не попрекаю, Тересе, ты не говори. Ты же своя. А вот с чего это Андрюс индюком ходит?

Серую, сложенную вчетверо бумажку Тересе держала, прижав к груди. Эти шесть гектаров супеси.

— Дай, а то потеряешь еще, — у ворот протянул руку Маркаускас.

Тересе остановилась. Сердце екнуло, забилось посильнее. Подала бумагу с печатью и подписями. Маркаускас ушел в избу, а она так и осталась стоять у ворот. Обернулась, поискала взглядом Андрюса. Увидела его за кустарником — он продолжал мерять шагами свои гектары.

«Ему говорить не стоит. Рассердится», — решила она, но от этого на душе не полегчало.

В тот же вечер Андрюс повел Тересе на зады хутора.

— Пойдем, покажу, только тсс! — шептал он, оглядываясь на окна избы. — Увидишь.

— Куда пойдем?

Андрюс прихватил валявшуюся у изгороди лопату, взял Тересе за руку и повел ее, словно упирающуюся девчушку.

— Куда ты меня тащишь?

— Увидишь, Тересе. Ты одна можешь знать. Сейчас увидишь.

От негромко сказанных таинственных слов, казалось, остановится сердце. Тересе следовала за Андрюсом послушно, не отнимая руки из его жаркой ладони. «Если б он так меня вел да вел, сама не знаю, куда бы ушла», — подумалось ей.

Проселок свернул на туманный луг. Повеяло прохладой, переворошенным по второму разу скошенным клевером.