Жаждущая земля. Три дня в августе - [34]

Вдали от дома, в чужом краю…

Мимо редкого ольшаника Тересе направляется к речке Эглине, где тесно переплелись кусты черемухи и ивняка. С ветки взлетает птичка, и Тересе, испугавшись, хочет повернуть назад, но звонкий лепет ручья останавливает ее. Медленно, осторожно ступает она по сухому хворосту, крадется к ручью, словно косуля к водопою. Речушка не широкая и не глубокая, есть места, где Тересе может перепрыгнуть ее, не разбежавшись. Она входит в воду, приподымает платье и горстями льет теплую воду на горящие ноги. Господи, как хорошо, как легко стало! Нет, нет! Она не выдержит, разденется. Мокрыми пальцами расстегивает ворот, швыряет платье на берег, сдирает с себя сорочку и плещется в воде, словно белая гусыня. Льет воду на лицо, на шею, на грудь. Умывается, плещется. Старые, сгорбленные ольхи смотрят на нее, качают верхушками, шепчут: хороша девка… По корням деревьев и камням журчит вода, молочными брызгами льется с рук девушки и радуется, что не течет впустую, что может снять с человека пот и усталость.

Как будто шевельнулись ветки черемухи! Тересе поднимает голову, прикрывая ладонями белую грудь, оглядывается. Померещилось, конечно. Чего она так испугалась, ведь ее дом рядом!

И от заката до рассвета

Ты с соловьями ждешь одна, —

несется над полями песня мальчугана. Уже издалека, видно, от самого дома говорит он девушкам. Вот шельмец! Чуть от земли оторвался, а уже как выводит! Весь в отца, голосистый паренек.

Тересе снова наклоняется, бьет руками по воде, но тревога, закравшаяся в сердце, гонит ее на берег.

Не жди от парня ты ответа,

Он не вернется никогда… —

повторяет голос и замолкает.

В деревне хлопают двери хлевов, мычат коровы, где-то жалобно блеет теленок, — видно, забыли привести его с паров. Изредка раздастся женский голос, звякнет подойник, который моют у колодца.

Тересе вытирается рубашкой, надевает на голое тело ситцевое платье и чувствует в себе такой прилив сил, что, кажется, снова пошла бы вязать снопы. Закидывает руки за голову, поднимает голову и сквозь редкие ветки ольхи смотрит на потускневшее небо, словно вздумала сосчитать звезды. Кто-то появился рядом — она не увидела, а почувствовала его всем телом и вздрогнула. Руки медленно опускаются, и она ахает… В трех шагах от нее, раздвинув кусты черемухи, притаился человек, и его глаза в вечернем полумраке блестят, словно бутылочное стекло. Он молчит и смотрит страшными глазами, и от этого взгляда у Тересе немеют и подгибаются ноги; вот-вот не выдержит, упадет; она нашаривает рукой дерево, чтоб прислониться к нему.

— Ах! — снова выдыхает она, и на сей раз человек слышит ее, потому что делает шаг вперед.

— Испугалась? Это ты зря, Тересе.

Только теперь она узнает его — учитель! Сокол. Но сердце все равно колотится, ее кидает в озноб.

— Вы видели, когда я?..

Рука Сокола касается ее плеча, легонько пожимает. Он улыбается, потом смеется:

— Я только что… Иду мимо, слышу: кто-то… Да это же моя ученица.

Наконец улыбается и Тересе. С сожалением, а может, с гордостью, она говорит:

— Я уже не ученица.

Сокол проводит рукой по плечам девушки, качает головой:

— Не можешь себе представить, Тересе, что значит — встретить своего человека, побыть, с ним, поговорить.

Если б не широкий ремень, стягивающий пиджак, да автомат в руке, Тересе по-детски обрадовалась бы: учитель ее проведал, учитель с ней говорит… Но сейчас они далеко друг от друга, очень уж далеко, хотя, если мерить шагами…

— Собачья жизнь, если говорить начистоту. Все один да один. А когда сойдемся вместе, все словно голодные волки. Нервы, Тересе. Нервы перенапряжены, сдают…

— Работали бы учителем…

— Ты не думай, Тересе, что легко лгать детям. Я говорил детям правду, хотел, чтоб они знали, что их родина — Литва, но кто-то донес…

Вечерняя прохлада проникает сквозь тонкое платье, плечи Тересе покрываются гусиной кожей, ее снова бросает в озноб.

— Тебе холодно?

— Ничего…

— Дай накину на плечи пиджак. Правда, есть, кто тебя греет…

Тересе опускает голову и комкает в руках влажную рубашку.

— Когда свадьба?

— Не знаю.

— Чего Андрюс ждет?

— Работы невпроворот… Говорит, когда управимся…

— Работа, — недобрым смехом смеется Сокол. — Если б ты, Тересе, не была… Послушай… Нет, ты хорошая девушка, и потому я тебе говорю: не спеши. Не спеши, Тересе, со свадьбой.

Тересе пожимает плечами, она ничего не понимает.

— Да мы и не торопимся.

— Все как на волоске. И если этот волосок оборвется, я не хочу, чтоб ты оказалась на нем.

Тересе смотрит во все глаза. Сокол по-отцовски обнимает ее за плечи, привлекает к себе и как-то странно, давясь, сипит:

— Тересе, Тересе…

Девушка упирается ладонями в широкую грудь Сокола. Скрипнув зубами, Сокол отпускает ее.

— К нам не зайдете? — Голос Тересе срывается, она пугается этого вопроса.

Сокол набрасывает автомат на плечо, оправляет пиджак. Где-то злобно разлаялись собаки, словно защищаясь от волков. По большаку тарахтит телега.

— В другой раз. Как-нибудь. Что в деревне слышно?

— Никуда не выхожу.

— Андрюс ходит. Не рассказывает?

— Да нет. Работа.

— Работа! — Снова этот сиплый, злой смешок. — Могла бы ему напомнить, пусть не забудет, что он новосел.