Жаждущая земля. Три дня в августе - [156]

Марчюс зажимает руками уши, закрывает лицо. Отрывается от ели, бросается в сторону, спотыкается, встает и бежит снова, но огонь отбрасывает его назад. Кидается в другую сторону, через прогалину. Задыхается; жаркий дым набился в рот, словно кипящая смола; он падает, пытается руками ухватиться за что-то, но вокруг — пустота. Тлеющий папоротник обжигает пальцы, будит его из забытья, и Марчюс слышит, как приближается гомон, крики, гул машин. От озера… от дороги… близятся голоса, доносясь сквозь громкий треск пламени…

Вставай, Марчюс! Вставай! Ты должен идти… идти…

— О-о-о! — задыхаясь, кричит Марчюс.

— Гори-и-им!

Словно пламя, реет слово над деревней, кружится черным смерчем, и люди бросают работу, их лица искажает ужас.

— Гори-и-им!

Это слово настигает Тракимаса на дороге, где он толкует с заведующим скотофермой, он вскакивает в «газик» и мчится сломя голову. Вбегает в контору, хватает телефонную трубку.

— Алло! Алло! Пожарная? Нет? Шут знает, с кем соединили! Эта автоматика!..

Набирает снова; повернувшись к окну, смотрит за озеро. Над верхушками елей поднимается сизый дым, не спеша расползается… Еще только начало… конечно… Надо поскорей!..

— Занято?! Всегда, когда надо…

Набирает номер «Единства».

— Шлите людей! Лес…

Снова нажимает пожарную.

— Из Букны… Алло!

Глаза смотрят на опушку. Каждая секунда длится без конца; кажется, остановилось время. Однако!.. Тракимас вздрагивает, втягивает голову. Если по всему берегу сгорит лес… (Он садится на край стола.) Смалюконис не будет морочить голову со своей баней… «Идеальное местечко, вылитый Балатон…»

Сжав кулак, бьет костяшками пальцев себя по лбу. Опомнись! Не смей путать эти вещи!

— Лесничество? Алло, лесничество? — снова гремит Тракимас. — Уже знаете? Выехали?

Выбегает на улицу, садится в «газик» и мчится, догоняя Дайнюса. Да где уж его догонишь! Полный кузов мужиков, вповалку лежащих на зерне, они подскакивают на ухабах и кричат наперебой:

— Сбесился! Раскидает нас!

— Не гони! — барабанят по кабине. — Убьешь, с женой не попрощался!

— Жми, Дайнюс, не слушай его!

Дайнюс жмет да жмет.

Услышав грохот машины и крик мужиков, из фермы выходит Юргис Сенавайтис. Опершись на вилы, сплевывает. Куда же их несет нелегкая? Но бросил взгляд направо, заморгал мутными глазами — и живо метнулся в телятник.

— За оружие! — командует вовсю глотку. — Забрались в тенек и ничего не видите.

Возчик кормов Марчюконис складывает карты, взглядом приговоренного к смерти смотрит на женщин, которым только что показывал «фокус-марокус» — сын приехал из города и научил.

— Иль война началась, ягодка? — Старик едва ворочает языком.

— Лес горит! Народное добро!

— А я-то подумал…

— Шевелись, старик! И вы, бабы, вперед!

— Сдурел ты, Юргис! Чего размахался? — галдят женщины, чуть не набрасываясь с кулаками на Сенавайтиса.

Марчюконис вздыхает, усмехается в усы:

— Ну и напугал же, ягодка!

Сенавайтис поднимает навозные вилы, нацелившись в Марчюкониса, словно в ржаной сноп.

— Вперед! Живо вези!

— А кто велел? Никто не велел.

— Я велю. Приказываю!

С Сенавайтисом шутки плохи. Марчюконис встает, сует колоду в карман, несколько карт падают на пол, но он не поднимает их, даже не замечает.

— Ну вот еще… Юргис, ягодка… — закатывает глаза Марчюконис.

— Вперед! И вы, бабы!

Выгоняет Сенавайтис всех, кого только застал на ферме, усаживает в телегу, оглядывается.

— Подождать!

С красного пожарного стенда срывает две лопаты, ведро, огнетушитель, бросает в телегу и сам забирается.

— Вперед! — отдает команду, не выпуская вил из рук. — Гони, старик. Гони! Или дай мне!

Тарахтит по дороге телега, несутся вскачь лошади, Сенавайтис охаживает их черенком вил.

Вся Букна на ногах — бежит на помощь лесу. Ведь лес сызмальства видел каждый. Еще не присосавшись к материнской груди, ты уже вдыхал сосновую и еловую живицу. Мать вынесла тебя впервые на двор, посадив на руку, и прежде всего показала: «Лес! Там — лес». Она стояла на земле, которую топтала каждый день, и не знала, что надо бы сказать: «Это — земля». Подрастет, думала, сделает шажок, упадет, ударится о землю и сам узнает — это земля. А там, вдалеке, — лес. «Лес, дитя мое, большущий лес, и в нем живет леший. Если не будешь слушаться, отдам тебя ему, пускай забирает. Будешь слушаться? Ты хороший мальчик? Будешь меня любить, когда вырастешь?» Ребенок боялся леса, но, едва научившись ходить, бежал к озеру, смотрел на тот берег и просил: «Я хочу в лес». Росли дети, дряхлели старики, а лес зеленел на том берегу, и никому не приходило в голову — вдруг там окажется чистое поле. Хотя кто знает… Нынешняя молодежь… Рождается она в городах, веяние леса доходит до них лишь потом, уже после провонявших лекарствами больниц, после бензинного смрада и гула машин… Может… им все равно — будь там даже чистое черное поле…

— Чего войны не сожрали, то огонь пожрет, — вздыхает Гарбаускене, стоя за домом.

Опираясь на палочку, она все еще ждет сыновей.

— Хорошо, хоть ветер не на деревню, — говорит Сянкувене из своею двора. — Не приведи господь, еще искру занесет…

— Южный ветер, ничего страшного, — рассудительно объясняет зять и добавляет: — Вообще-то нам пора, а то пока вернемся… Вечером нас в гости звали, неудобно не пойти…