Жаждущая земля. Три дня в августе - [148]

— Вы хотели, чтобы он уехал!

Мать вздрагивает, машет руками.

— Хотели! Потому что Вацис этого хотел.

— Завтрак на столе, остынет…

Хлопнула дверью так, что стекла задребезжали. Почему мать рассердилась? Правду ведь не скроешь. Но почему Шаруне тычет ей эту правду в глаза?

Переворачивается на спину, оправив платье, закидывает руки за голову.

В полдень за садом появляется автомобиль. Шаруне бросает мокрое полотенце на забор, вешает купальник и раздумывает, что же ей делать: снова повалиться на кровать или еще постоять здесь. Всем телом еще чувствует прохладу озерной воды и легкую усталость; потому, наверно, что долго плавала.

Автомобиль аккуратно подъезжает к заборчику палисадника и застывает в тени клена.

От гумна, в обрезанных головках сапог на босу ногу, шлепает отец. Из-под выцветшей фуражки свисают седые космы, щеки небритые; длинные высохшие руки болтаются, словно цепы. И мать выглядывает из избы: комкает в руках угол передника, спохватившись, убирает лавочку, смахивает ладонью землю — как Марюс пек куличи, так все и оставил.

Открывается дверца автомобиля, но Вацис не торопится вылезать. Сидит, положа локти на баранку, и задумчиво трет кулаком подбородок.

Неловкая тишина все длится, и отец уходит, словно вспомнив неотложное дело. Правда, останавливается все-таки у хлева.

Солнце палит вовсю, жухлая трава сухо хрустит под ногами.

— Не собирался заезжать, да заехал. — Вацис наконец-то бодро выскакивает из машины и, привстав на цыпочки, потягивается. — С ног сбился, — жалуется. — В городе солнце всходило — в такую рань приехал.

— Яблоки-то почем? — спрашивает мать.

— Дешевеют. Пропасть навезли.

— Все продал?

— Последние на пять копеек дешевле пустил, мигом разобрали. Не будешь же торчать целый день.

— И то хорошо.

— Ходил утром нарвать Марюсу в дорогу — нету, — говорит отец, глядя в сторону.

Румяное лицо Вациса расплывается в улыбке:

— Стяпонас привык на рубли жить, купит и яблок.

— Срам! — бросает отец, взмахнув этими своими цепами.

— Хм! — хмыкает Вацис, едва сдерживая смех, хотя молчать больше нет надобности: сейчас он скажет, что лежало на душе: — А ему вот, скажи, папенька, не было стыдно со всем семейством целых полгода у тебя на шее сидеть?

— Он работал… — Отец часто моргает, не находит ответа.

— Заработал и спустил. Как всегда! — рубит сплеча Вацис. — Разве что черствую буханку привозил.

— Он — мой сын… — Отец оглядывается — в поисках помощи или испугавшись, что услышат посторонние.

— Хм! — хмыкает Вацис и снова расплывается в улыбке. — А Полина — сноха?

— Сноха! И внук Марюс.

— Хм…

Мать не знает, чью сторону держать. Такой уж день сегодня, лучше бы всем помолчать. Дух Стяпонаса не выветрился из избы, а они уже судят.

— Хватит! — властно поднимает она голову. — Совсем уж, отец… И ты, Вацис… Кончили!

Шаруне словно привязали к забору — не может ни шагу ступить (убежать бы в свою комнатку и закрыться на крючок), ни слова сказать (крикнуть бы: «Не по-братски это, Вацис!»).

— Не говори так, Вацис… — тихо-тихо просит отец.

— Я правду говорю, — Вацис стоит на своем; он вообще никогда не уступает.

— Кончили! — повторяет мать и мягко предлагает: — Может, покушаешь, Вацис?

— Поеду, некогда мне.

— Все мотаешься да мотаешься.

— А кто за тебя смотается? Шифер для крыши обещали. И доски заказал, пригонят целую машину. Все нужно.

Отец, смягчившись, подходит поближе.

— Нужно, — соглашается он.

— Колхоз ведь не даст. В поселок, мол, перебирайся! Ищите дураков! Такое место бросить и перебраться поближе к дорожной пыли?

Желчно рассмеявшись, Вацис потирает ладони, бросает взгляд на белое солнце за вершиной клена и, кажется, только теперь замечает Шаруне. Улыбается свысока и, потоптавшись, говорит:

— Послушай-ка, Шаруне, ты перебирайся в большую комнату. Отец может на гумне спать, как спал, полезно… для здоровья. Верно, папенька?

Шаруне, ничего не понимая, смотрит на него, и Вацис объясняет:

— Большая комната теперь пустует, а тебе же все равно.

— А что с маленькой? — любопытствует Шаруне.

Вацис снова потирает ладони.

— Завтра отдыхающие приезжают.

— Кто? — таращит глаза мать.

— Отдыхающие. Муж с женой. Сегодня столковались, им тут нравится.

— Им тут нравится? — Мать никак не может понять Вациса. — Почему именно тут? — Она обводит взглядом двор и, наконец поняв, что к чему, твердо бросает: — Нет! Чужих под свою крышу не пущу!

— Да ведь не за спасибо, маменька! — скороговоркой объясняет Вацис. — И за комнату заплатят, и молоко покупать будут, всякую овощ. Петушки подросли, тоже сгодятся. Ты только подсчитай, маменька!

Но мать не желает подсчитывать. Подумать страшно: и у плиты и в сенях чужие. Нет уж… А как же с Полиной? Ну, Полина — это же… отец только что сказал — это же сноха!

— Хм! — хмыкает Вацис. — Привыкнешь, маменька. Придется привыкнуть, и привыкнешь.

— Мать правду говорит, — подхватывает отец. — Всю жизнь без чужих прожили. А если кого и пускали ночевать, то не за рубль. И кормили как гостя.

— Хм, наверно… Я вот что придумал, папенька: сделаем ремонт, на чердаке еще комнатки две оборудуем… Койки поставим… Ну, хоть по три в каждой комнатке…

— Общежитие устроить собираешься?..