Жажда жизни: Повесть о Винсенте Ван Гоге - [24]

— Раз так, нужно на один день остановить работу и снова откачать газ.

Углекопы возмущенно зашумели.

— У нас и так не хватает на хлеб, чтобы прокормить ребятишек!

— Заработок и без того маленький, а тут еще пропадет целый день!

— Пусть откачивают газ, когда нас нет в шахте; мы тоже люди, нам надо кормиться!

— Ладно, ладно, Верней! — рассмеялся Декрук. — Не бойся, шахта меня не прихлопнет. Пробовала, но ничего не вышло. Я умру в своей постели на старости лет. А кстати, раз уж заговорили о еде, скажи-ка, который теперь час?

Жак поднес свои часы к голубому пламени лампы.

— Девять.

— Отлично. Самое время пообедать.

Черные, залитые потом люди, со сверкающими белками глаз, побросали инструмент, сели, привалившись спинами к стене, и стали развязывать свои сумки. Они не решались отползти туда, где прохладнее, потому что на это ушло бы минут пятнадцать, а больше пятнадцати минут на отдых шахтеры не могли себе позволить. В невыносимой жаре они стали с жадностью есть ломти хлеба с творогом, и угольная пыль, покрывавшая их руки, оставляла на хлебе жирные черные полосы. Свой обед углекопы запивали тепловатым кофе, который принесли с собой в пивных бутылках. Кофе, хлеб и творог — вот все, ради чего они работали по тринадцати часов в сутки.

Винсент пробыл под землей уже шесть часов. Он задыхался от недостатка воздуха, изнемогал от жары и пыли. Он чувствовал, что больше не выдержит и десяти минут, и очень обрадовался, когда Жак сказал, что пора идти.

— Следи за газом, Декрук, — предупредил Жак на прощание. — Если станет плохо, лучше вывести артель наверх.

Декрук хрипло захохотал.

— А они заплатят нам по два с половиной франка, если мы не выдадим на-гора уголь?

На этот вопрос нечего было ответить, Декрук знал это не хуже самого Вернея. Жак пожал плечами и на животе пополз по штреку. Винсент, почти ослепший от едкого пота, который заливал ему глаза, последовал за ним.

Через полчаса они были уже на рудничном дворе, откуда клеть поднимала на поверхность людей и уголь. Жак завернул в загон, где держали лошадей, и долго кашлял, выплевывая черную мокроту.

В клети, которая поднималась из шахты, словно ведро из колодца, Винсент сказал:

— Не понимаю, Верней, почему эти люди не бросят шахту? Почему не переберутся куда-нибудь еще, не поищут другой работы?

— Ах, дорогой Винсент, другой работы нигде нет. И перебраться в другое место мы не можем, потому что у нас нет денег. Во всем Боринаже не найти такой семьи, у которой было бы отложено хоть десять франков. Да если бы мы и могли уехать куда-нибудь, все равно мы бы этого не сделали. Вот моряк, к примеру, знает, что на корабле ему грозят всяческие опасности, а как попадет на сушу, — начинает скучать по морю. Так и мы, господин Винсент. Мы любим свои шахты, под землей нам лучше, чем наверху. Все, что нам нужно, — это такая плата, чтобы хватало на жизнь, рабочий день покороче и хорошая охрана труда.

Клеть дошла доверху и остановилась. Винсент, ослепленный тусклым светом зимнего дня, пересек заснеженный двор. В умывальной, взглянув в зеркало, он увидел, что он черен, как печная заслонка. Но умываться Винсент не стал. Он быстро вышел в поле, почти не сознавая, что с ним происходит, полной грудью вдыхая холодный воздух. Уж не болен ли он лихорадкой, не пригрезилось ли ему все это в кошмарном сне? Ведь не может же господь бог допустить, чтобы его чада несли это рабское иго! Нет, все, что он только что видел, — это лишь чудовищный сон!

Он прошел мимо дома Дени и, сам того не замечая, углубился в грязный лабиринт шахтерского поселка, направляясь к хижине Декрука. Сначала на его стук никто не откликнулся. Потом на пороге показался шестилетний, не по годам малорослый мальчик. Но в этом бледном, слабеньком заморыше странным образом чувствовался знакомый боевой задор Декрука. Через два года этот малыш будет каждое утро в три часа спускаться в Маркасскую шахту и нагружать углем вагонетки.

— Мама ушла на террилевую гору, — сказал мальчик тоненьким голоском. — А я присматриваю за малышами. Вам придется подождать, господин Винсент.

Два малыша, сидя на полу, играли какими-то деревяшками и веревками; на детях были одни рубашонки, и они посинели от холода. Старший мальчик подбросил в топку угля, но печь грела плохо. Глядя на детей, Винсент содрогнулся. Он уложил малышей в кровать и укрыл их до подбородка. Винсент и сам не знал, зачем он пришел в это жалкое жилище. У него было только одно чувство: он должен что-то сделать, что-то сказать этим людям, как-то помочь им. Он должен дать им почувствовать, что по крайней мере понимает весь ужас их нищеты.

Жена Декрука вернулась домой, руки и лицо ее были черны. Она не сразу узнала Винсента — так он был перепачкан. Из маленького ящика, в котором хранилась еда, она достала кофе и поставила его подогреть на печку. Чтобы сделать приятное доброй женщине, Винсент пил этот тепловатый, жидкий, отдававший горечью кофе.

— Терриль нынче никуда не годится, господин Винсент, — пожаловалась жена Декрука. — Компания ничего нам не оставляет, ни крошки угля. Ну чем я согрею своих ребят? Одежонки у них никакой, только эти рубашки да вот кое-что сшили из мешковины. Эта дерюга натирает им тело до красноты. А если их держать все время в кровати, как же они будут расти?