Жажда жизни: Повесть о Винсенте Ван Гоге - [124]

Тео в последний раз оглядел шумную, полную горячих споров и сизого дыма комнату и незаметно вышел погулять по Монмартру. Он одиноко бродил по улицам, в задумчивости любуясь яркими огнями ночного Парижа.

Гоген препирался с Сезанном. Он размахивал яйцом и бриошью, которые сжимал в одной руке, а в другой руке держал стакан пива. Он хвастался тем, что во всем Париже он один способен пить пиво, не вынимая изо рта трубки.

— Твои полотна холодны, — кричал он, — холодны, как лед! Я коченею при одном взгляде на них. Ты исписал целые мили холстов и не вложил в них ни крупицы чувства!

— Я не пытался изображать какие-то чувства, — отвечал Сезанн. — Это я предоставляю беллетристам. Я пишу яблоки и пейзажи.

— Ты не изображаешь чувства, потому что тебе это не под силу. Ты пишешь одними глазами, — вот в чем твоя беда.

— Помилуй, а чем же пишут другие?

— Да всем, чем только можно! — Гоген быстро оглядел собравшихся. — Лотрек пишет селезенкой. Винсент — сердцем. Сёра пишет мозгом, и это почти так же плохо, как и писать одними глазами, Сезанн. А Руссо пишет воображением.

— Интересно, Гоген, чем же пишешь ты?

— Я? Не знаю. Никогда не задумывался над этим.

— А я тебе скажу, чем ты пишешь, — сказал Лотрек. — Ты пишешь своим мужским естеством!

Когда хохот над этой остротой Лотрека смолк, Сёра уселся на ручку дивана и закричал:

— Можете издеваться над человеком, который пишет мозгом, но именно это позволило мне открыть, как можно усилить выразительность наших картин вдвое.

— Неужто я должен опять слушать эту чушь? — взмолился Сезанн.

— Сезанн, заткни глотку, Гоген, сядь на место и не загромождай собою всю комнату! Руссо, хватит трезвонить о своей несчастной поклоннице. Лотрек, киньте мне яйцо. Винсент, вы не передадите мне бриошь? А теперь слушайте все!

— Какая муха тебя укусила сегодня, Сёра? Я никогда не видал тебя в таком волнении с тех самых пор, как тот малый плюнул на твою картину в Салопе отверженных!

— Ну, слушайте же! Что такое современная живопись? Свет. А какой именно свет? Градуированный свет, Пятнышки красок, сливаясь друг с другом..

— Это не живопись, это пуантилизм!

— Ради бога, Жорж, неужели ты хочешь снова мучить нас своими мудреными рассуждениями?

— Да замолчите же! Вот вы кончаете очередное полотно. Что вы делаете вслед за этим? Отдаете полотно какому-нибудь болвану, который вставляет его в отвратительную золотую раму и тем уничтожает все ваши старания. А я предлагаю вам не выпускать полотна из своих рук, пока вы не вставили его в раму сами и не покрасили ее так, чтобы она стала неотъемлемой частью картины.

— Но ведь это далеко не все, Сёра. Каждая картина должна висеть в комнате. И если стены не такого цвета, как надо, они убивают и картину и раму.

— Правильно! Но почему же не выкрасить стены так, чтобы они гармонировали с рамой?

— Прекрасная мысль! — воскликнул Сёра.

— А как тогда быть с домом, в котором помещается комната?

— И с городом, в котором помещается дом?

— Ох, Жорж, Жорж, какие дурацкие мысли приходят тебе в голову!

— Вот что получается, когда пишешь мозгом!

— А как вам, слабоумным, писать мозгом, если у вас его нет и в помине?

— Вы только гляньте на Сёра! Видали, как рассвирепел этот ученый!

— К чему вам, друзья, все время ссориться? — спросил Винсент. — Почему вы не попробуете работать сообща?

— Ты среди нас единственный коммунист, Винсент, — сказал Гоген. — Может быть, ты скажешь, что же мы выиграем, если будем работать сообща?

— Ну хорошо, скажу, — ответил Винсент, отправляя в рот яичный желток. — Я все время обдумываю один небольшой проект. Кто мы сейчас такие? Никто, безвестные люди. За нас все сделали Мане, Дега, Сислей. Они уже признаны, их полотна висят в крупнейших галереях. Они стали художниками Больших Бульваров. Ну, а нам надо идти в боковые, в глухие улички. Мы — художники Малых Бульваров. Почему бы нам не выставлять свои полотна в маленьких ресторанах, на скромных улицах, в кафе для рабочих? Каждый из нас выставляет, скажем, пять полотен. Каждый вечер мы будем переносить их в новое место. Мы станем продавать их за те скудные деньги, которые может дать нам рабочий. Таким образом, мы будем постоянно выставлять свои полотна для публичного обозрения и дадим возможность бедному люду Парижа любоваться хорошим искусством и дешево покупать прекрасные картины.

— Вот это да! — воскликнул Руссо, в восхищении широко раскрывая глаза. — Это чудесно!

— Чтобы написать картину, мне надо ухлопать год, — кисло заметил Сёра. — Неужто вы думаете, что я продам ее какому-нибудь дубине плотнику за пять су?

— Вы можете выставлять небольшие этюды.

— Да, но предположим, что хозяин ресторана не захочет вывесить наши картины?

— Как это не захочет? Захочет!

— Почему бы и нет? Ему это ничего не будет стоить, а зал украсится картинами.

— Но как взяться за это? Кто нам подыщет ресторан?

— Все это я уже обдумал, — заявил Винсент. — Мы сделаем распорядителем папашу Танги. Он найдет ресторан, развесит картины и будет вести денежные дела.

— Прекрасно. Лучшего человека и не сыщешь.

— Руссо, сделай милость, сходи к папаше Танги. Скажи ему, что мы хотим поговорить с ним по важному Делу.