Жажда возмездия - [5]

Он молился недолго. Вероятно почувствовав, что на него кто-то смотрит, крестьянин — по одежде было видно, что это крестьянин, — перекрестившись, закончил молитву, наклонился и поцеловал землю.

Поднявшись, он сорвал небольшую веточку, засунул ее себе за пазуху, надел свою шапочку и бросил пришельцам:

— Что вам здесь нужно? Если вы собираетесь напоить здесь своих лошадей, то знайте, что это место святое.

— Наши лошади не хотят пить, — ответила Фьора, — а мы хотим сделать только то, что делали вы — помолиться. Надеюсь, вы не видите в этом ничего дурного?

Молодой человек ничего не ответил. Он подошел к всадникам, которые уже спускались со своих лошадей.

Это был молодой человек двадцати пяти — тридцати лет, довольно высокого роста, несмотря на свою грубую одежду, весьма хрупкой комплекции и, к удивлению, даже элегантный. У него было не очень красивое лицо с резкими чертами, смутно кого-то напоминающими Фьоре.

Молодой человек, в свою очередь, тоже внимательно смотрел на Фьору, не обращая никакого внимания на других. Он подошел прямо к ней.

— Мари! — прошептал он, обманувшись из-за белой вуали, которая скрывала черные волосы молодой женщины. — Мари! Неужели это ты?! Но это невозможно! Однако…

— Нет, — сказала Фьора, — я не Мари, я ее дочь.

А вы кто? Вы, вероятно, знали ее, если через столько лет приняли меня за нее?

— Я ее младший брат Кристоф. Мне было десять лет, когда… Я так их любил обоих… Вы не можете себе. даже представить — они были для меня всем, светом, который угас вот уже почти восемнадцать лет тому назад. С тех пор я чувствую себя самым несчастным человеком.

Слезы душили его. Он отвернулся, снял свою шапочку и побежал преклониться перед боярышником, словно это было его последнее пристанище.

— Посмотри, — прошептал Деметриос. — Это монах. — И действительно, в его темных спутанных волосах виднелась тонзура, свидетельствующая о том, что Кристоф де Бревай принял сан священника.

— Наверное, у него не было другого выбора, — сказала Леонарда, взглянув с большим состраданием на худого монаха, плечи которого сотрясались от рыданий.

Фьора приблизилась к нему и произнесла короткую молитву. Взяв молодого человека за плечи, она помогла ему подняться, предложив ему свой носовой платок, чтобы тот смог вытереть лицо, залитое слезами.

— Я думала, что у меня не осталось больше родственников, — тихо сказала она, — и вот я нахожу молодого дядюшку! Может быть, теперь я стану менее несчастной? Меня зовут Фьора, и я приехала из Флоренции. Вы служитель церкви, не так ли?

Кристоф отрицательно мотнул головой, но затем, поняв, что его тонзура выдала его, надвинул шапочку до самых бровей;

— Я покинул церковь. Вчера я сбежал из монастыря Сито, где просто задыхался вот уже семнадцать лет, и пока еще не знаю, куда мне податься. Но очутиться я хочу далеко, как можно дальше! Перед тем, как покинуть эти места, я решил прийти сюда помолиться, увидеть еще раз их могилу.

— Кто сказал вам, где она находится?

— Наш старый капеллан отец Антуан Шаруэ, который проводил их в последний путь и который пришел в мой монастырь, чтобы умереть там после того, как мой отец прогнал его из дому. Мой отец — это просто бессердечное чудовище. Меня отвезли в Сито спустя три дня после казни, а мою младшую сестру Маргариту в монастырь бернардинок в Таре, где она умерла прошлой зимой.

— А ваша мать? Она еще жива?

— К несчастью, ибо ее жизнь — это ад. Она живет затворницей в нашем замке, взаперти с этим старым дьяволом, который не перестает оскорблять ее и поносить плоды ее чрева. Ее, такую добрую и нежную, которая столько страдала и которая должна все еще выносить мучения, которые бог, видимо, желает продлить.

Если бы я смог освободить ее! — пылко воскликнул Кристоф.

— Почему бы нам вместе не поискать способ это сделать? — спросила Фьора, взволнованная глубоким горем этого юноши.

— Что вы хотите этим сказать? И потом, зачем вы вернулись сюда? Разве вы несчастны, живя рядом с этим флорентийским торговцем, о доброте которого мне так часто говорил святой отец Шаруэ?

— Да, конечно… но мой отец умер, и я приехала сюда, чтобы расплатиться со старыми долгами. Если вы не знаете, куда идти, пойдемте с нами! Я позабочусь о вас.

— Вы добры, но я хочу пойти на войну. Это единственный способ достойно покончить с жизнью, которая мне отвратительна.

Деметриос приблизился и положил свою большую руку на плечо Кристофа:

— Вам не кажется, что уже и так достаточно смертей в вашей семье? Почему бы вам не попробовать начать новую жизнь, более соответствующую вашим вкусам и достойную дворянина?

— Дворянина?! У меня теперь больше нет даже имени. В монастыре я был просто братом Антимом. Мой отец считает, что от нашей семьи и следа-то не осталось.

— Ну так выберите себе другое имя! Во всяком случае, ваш поход на войну может подождать хотя бы до завтра. И мне кажется, что вы еще многое можете сказать… вашей племяннице? Идемте с нами! Уже вечереет, и городские ворота скоро будут закрыты.

По свету, вспыхнувшему в глазах бывшего монаха — в этих серых глазах семейства Бревай, так похожих на ее, — Фьора поняла, что он сгорает от желания принять это предложение, и она стала вежливо настаивать: