Жажда странствий - [14]

На вокзале она крепко прижалась к деду и вдруг почувствовала, какой он старенький. Господи, что за морок на нее нашел, куда и зачем она едет? Это все проклятый Харкорт виноват, из-за его упреков она взбунтовалась против пустоты своей жизни.

Как он посмел обвинять ее? И все же благодаря ему наступило прозрение, именно он подтолкнул ее к действию, наконец-то она решилась и подумала о себе. Давно надо было, а она все медлила, пеклась о дедушке, об Анни, словно ей самой ничего и не надо. Она упорно внушала это себе, сжимая руки деда, и вдруг не выдержала и со слезами обняла его. Она чувствовала себя точно ребенок, который впервые покидает дом. Ей вспомнилось, как тяжело было уезжать из Гонолулу, когда погибли родители…

— Я очень люблю тебя, дедушка, голубчик, я скоро вернусь домой, обещаю.

Он с нежностью взял ее лицо в руки и поцеловал соленую от слез щеку. Куда девалась его обычная невозмутимость и внешняя резкость? Теперь, в минуту прощания, было очевидно, как сильно он ее любит и как невыносима для него разлука.

— Береги себя, деточка. Возвращайся, когда захочешь. А мы все будем тебя ждать. — Он говорил спокойно, и на его языке это значило, что без нее с ним ничего плохого не случится.

Хотя сам он был в этом вовсе не уверен, но знал: он должен отпустить ее на волю. Пятнадцать лет она согревала его жизнь теплом своей души, пришло время отплатить ей добром, хотя ему очень не нравилась ее затея ехать одной. Но Одри возражала, что сейчас тысяча девятьсот тридцать третий год, они живут в цивилизованном мире, ей решительно нечего опасаться, к тому же она будет не в какой-нибудь дикой стране, а в Европе. В Париже, в Лондоне, в Милане, в Женеве живут друзья ее отца, она их навестит. Да и вообще всюду люди, если что-то случится, ей всегда помогут. Но сейчас она думала только о дедушке, а он медленно спустился по ступенькам вагона, опираясь на трость, высокий, худой, величавый. Вот наконец поезд тронулся, и он улыбнулся ей. Это был его прощальный подарок — он отпускал ее на волю. Харкорт, прощаясь, обнял ее слишком крепко и поцеловал не по-родственному страстно. Аннабел без умолку болтала: вдруг няня Уинстона уйдет, какой будет ужас, а если горничная попросит расчет? Да она просто пропадет… Прав был Харкорт, прав, слишком долго Одри опекала их всех, но теперь — прощай заботы! Одри долго махала им, пока платформа не скрылась за поворотом. Они исчезли, будто мираж.

До Чикаго поезд шел двое суток, и все это время Одри запоем читала книги, которые взяла с собой. Ее купе состояло из двух помещений — спальни и гостиной, и в первый день, удобно пристроившись на диване, она залпом прочитала «Смерть после полудня» Эрнеста Хемингуэя. Сердце охватило радостное предвкушение романтических впечатлений. Потом Одри взялась за «Прекрасный новый мир» Хаксли — и этот роман как нельзя более соответствовал ее настроению и ожиданиям. Пока поезд нес се по просторам Америки, она ни с кем не перекинулась и словом. Выходила иногда из вагона прогуляться вдоль поезда или слегка подкрепиться в привокзальном ресторане, причем даже за едой не расставалась с книгой. Потом покупала шоколадки и ела их в поезде, зачитываясь до глубокой ночи. Одри обожала шоколад «Три мушкетера» и на одном из вокзалов купила себе целую упаковку. Ей было удивительно легко и хорошо: в первый раз в жизни не надо было ничего делать, ни о ком заботиться.

Наконец-то она принадлежала самой себе. Не надо составлять меню, отчитывать горничных, одеваться к обеду. В дорогу Одри надела серую юбку из мягкой шерсти и взяла несколько блузок.

Для первого дня она выбрала розовую крепдешиновую блузку с высоким воротом (на ней очень красиво смотрелось жемчужное ожерелье, которое дед подарил ей в день совершеннолетия), назавтра надела серую шелковую, а в последний вечер — белую крепдешиновую. Когда поезд вечером остановился в Денвере, Одри вышла на перрон, в накидке из меха черно-бурых лис, потому что вечер был прохладный. Но на следующий день стало теплее, стояла середина июня, и, когда приехали в Чикаго, Одри уже была в белом полотняном костюме и в модных белых туфельках с синими каблуками и сипим ремешком на подъеме, которые купила специально для поездки. Сходя на перрон, она чувствовала себя безумно элегантной — шляпа-с широкими полями сдвинута набок, пышные медные волосы рассыпались по плечам. Одри окликнула носильщика и поехала в отель «Ля Саль», где должна была провести ночь. Утром ей предстояло сесть в поезд на Нью-Йорк. И вдруг в такси Одри окончательно осознала: она сумела освободиться от пут привычной жизни, она свободна! Ей хотелось громко петь, смеяться от радости — ай да Одри! И даже боль от разлуки с сестрой и дедом спряталась куда-то глубоко-глубоко. Эта боль снова ожила, однако ненадолго, когда она позвонила деду по телефону. Дед разговаривал с ней сердито и несколько грубовато, но она знала, что он просто пытается скрыть, как ему сейчас одиноко.

— Кто говорит? — рявкнул он в трубку, и Одри заулыбалась.

— Это я, дедушка, голубчик, твоя Одри!..

— Я слушал Уолтера Уинчелла.

Она быстро прикинула разницу во времени — все ясно, никакого Уолтера Уинчелла он слушать не мог. Сидел у телефона и молил Бога, чтобы она позвонила, но теперь нипочем не хочет, чтобы она догадалась.