Жажда - [12]

Я на какое-то мгновение испугалась, увидев Хассейна, внезапно появившегося тогда перед нами. Испуг этот быстро прошел, и я даже не поняла, в чем дело. Подумала, что это все из-за стеснительности, которую я стала испытывать к нему, когда наши отношения утратили былую ясность. Я не забыла, как внезапно и резко он со мной расстался. И я решила с тех пор вести себя с холодным высокомерием. Я не боялась его. В конце концов, ведь это он вернулся, значит, я была сильнее.

И когда впервые после его возвращения мы остались наедине, меня озадачило и смутило его новое настроение. Обычно он злословил, и я уже привыкла к его цинизму. Это придавало нашим разговорам особую остроту, резкость, подхлестывавшую меня, превращавшую наш диалог в некое подобие дуэли. А теперь все наоборот, он был молчалив, угрюм. Я даже не знала, что и подумать об этой его немоте. Единственное, что осталось от прежнего, — его откровенность.

— Вы можете торжествовать победу, ибо я вернулся, дорогая моя Надия, — сказал он мне дерзко. — Но ваша победа легко вам досталась. В Алжире царит такая же скука, как здесь, когда идет дождь. Да я и не знаю к тому же никакого другого побережья, где бы можно было так приятно провести время. Хотя и не думаю развлекаться, — быстро добавил он, увидев, что я готова возразить ему. — Мне не привыкать жить в скуке и безразличии к окружающему. Буду смотреть только на вас. Может быть, меня ждет увлекательный спектакль!

Я не уловила в его взгляде никакого вызова, он вроде бы и не хотел провоцировать меня, тем не менее я его сразу же возненавидела. А он продолжал все тем же тоном:

— В глубине души, мой ангел, — (так называл он меня раньше, когда бывал в особенно хорошем расположении духа, то есть когда выпьет или когда, как это я поняла после, хотел обладать мной), — в глубине души я возмущаюсь вами. Вы как я, вас ничего не угнетает, у вас трезвый ум и холодное сердце. И однако вы богаче меня: вам удается развлечься, посмеяться. Когда-нибудь вы поделитесь со мной, надеюсь, вашим секретом.

Его голос стал развязным.

— У меня нет никакого рецепта на этот счет, — сухо ответила я ему. — Это зависит от тех, с кем я общаюсь.

— Я нахожу их общество слишком серьезным для вас. Как вы можете развлекаться с людьми, совершенно на вас не похожими?

— Не знаю, что вы подразумеваете под «развлекаться»…

Я старалась показать ему, что вовсе не разделяю его желания казаться моим сообщником и плюю на его советы. Эта его новая манера разговаривать со мной была просто способом оскорбить меня. Он не ответил, но внимательно посмотрел мне прямо в глаза, без всякой иронии. Агрессивность его куда-то исчезла, это было очевидно. И то, что он впервые отказался отвечать на мой выпад, даже как-то покоробило меня. Что это с ним стряслось? Он изменился. А я предпочитала его злым. Я ему все это высказала, когда он провожал меня. И хотя уже темнело, я увидела на его лице какую-то странную улыбку, которую не могла понять. Мне даже показалось, что его тонкие губы дрожали. Я стояла перед ним, не зная, что делать. Глаза его блестели в опускавшейся над нами светлой ночи. И не могу понять, каким образом я вдруг очутилась в его объятьях, прижатой к его груди. Я и не пыталась сопротивляться. Мною овладела покорность; какая-то истома, которой я не ведала ранее, разлилась во мне. Он поцеловал меня в губы так страстно, что я даже испугалась. И продолжал сжимать меня в своих объятьях. Я словно окаменела. А он схватил мое лицо, зажал его в своих дрожащих ладонях и все смотрел на меня, смотрел, не улыбаясь, почти враждебно, прямо в глаза, и лунный свет озарял нас. Потом так же внезапно он отпустил меня. Не сказав ни единого слова, повернулся и канул во мрак. А я осталась стоять на пороге дома. Глаза мои следили за его удалявшейся могучей фигурой, пока ночь не поглотила ее. И тогда волна гнева поднялась во мне. Я вошла в дом в раздумье, недовольная собой.

Спала в эту ночь я плохо, мне снились страшные сны. Будто я бегу, задыхаясь, по каким-то темным и длинным улицам; и что какой-то незнакомец преследует меня, отвратительный, как змея. Я проснулась от ужаса и в слезах. Ледяной душ успокоил меня и вернул голове обычную ясность и трезвость. Я натощак выкурила сигарету. Надо было все взвесить и поставить точку. Я пришла к выводу, что Хассейн меня любит и не хочет в этом признаться самому себе. Я улыбнулась, польщенная. Мне были знакомы подобные случаи, и я знала, чем все это кончается. Бесполезно было и спрашивать саму себя о собственных чувствах. Не их в настоящий момент надо было принимать в расчет. Я давно привыкла владеть собой, управлять своей «чувствительностью» и справлялась с этим весьма успешно не потому, что не хотела рисковать или из-за какой-то там осторожности, но скорее инстинктивно. Я не любила всех этих странных трепетаний, и мне было жаль смотреть на «умиравших от любви» девиц, на их экзальтацию в присутствии мужчин. Я же видела в мужчинах только наивное и тупое самомнение, которое и было их единственным оружием. Общаясь с ними, я забавлялась, а потом потихоньку всех их повергала к своим ногам, и они становились рабски покорными и преданными. Но именно тогда я и не знала, что с ними делать дальше. Вообще-то они мне не очень были нужны, а уж когда я видела, как разгорались их глаза, как поспешно расправлялись их плечи и делались властные попытки обнять меня, то я, пытаясь выйти из затруднения, просто прогоняла их, отталкивая от себя. И если они называли меня кокеткой, то ведь ничего другого, кроме кокетства, они и не заслуживали, потому что сами не умели мне ничего дать, ничего, кроме лжи и фальши.