Жаворонки ночью не поют - [4]

— Эх, пичуга! Небось, ни одного выстрела не слышала?

— А где же? — словно оправдываясь, ответила Зойка.

— Кому — окоп, кому — танцы, — каким-то нехорошим голосом сказал лейтенант, и Зойка, уловив не то упрёк, не то явное осуждение, от смущения сбилась с такта.

— Но… если бы было нельзя, не разрешили бы, — робко пыталась она оправдаться.

— Совесть нужно иметь, а не разрешение, — вдруг начал закипать лейтенант. — Тут — танцульки, а в окопах — бойцы, товарищи мои, может, вот в эту минуту гибнут!

Зойка, окончательно смутившись, молчала, будто именно она была виновата в том, что за тысячи вёрст от фронта, в тылу, в школе в новогоднюю ночь устроили «танцульки». Она было остановилась, но, увлекаемая лейтенантом, ещё продолжала двигаться.

— Ладно, пичуга, — примирительно сказал лейтенант, — жизнь есть жизнь. У каждого своё.

Зойка не понимала, чего же хочет этот неспокойный лейтенант, который, осуждая танцульки, тем не менее, сам танцует весь вечер. Разгоряченный весёлым шумом маскарада, он всё теснее прижимал её к себе, рука его скользила по её спине с непонятным упорством, и ей это было неприятно, тягостно. Она попыталась высвободиться, но лейтенант не отпустил и, приблизив горячие губы к уху, прошептал:

— Пичуга, у тебя сестры старшей нет?

Зойка, хотя и не поняла вопроса до конца, почувствовала в нём что-то стыдное, и ей стал отвратителен этот лейтенант, тяжело и горячо дышавший прямо в ухо. Она рванулась из его рук:

— Пустите меня!

Лейтенант ослабил хватку, но не отпустил. Его лицо исказилось гневом:

— Строишь тут из себя! Да меня, может, убьют через несколько дней!

— Отпустите немедленно! — опять рванулась Зойка.

— Да иди, иди! — лейтенант разжал руки. — Сидят тут за нашей спиной! Ещё и не скажи ничего.

Зойка так живо сейчас всё это представила, что даже содрогнулась от унизительного чувства, охватившего её тогда и вновь остро пережитого. Но сильнее всего её уязвили слова лейтенанта о том, что она сидит за его спиной. И все они тут, в тылу, живут, работают, учатся, даже танцуют только потому, что где-то на фронте вот такие лейтенанты ходят в разведку, сидят в окопах, стреляют и сами могут в любую минуту «схватить пулю», как он выразился.

Зойка уже почти оправдала лейтенанта. Он преподал ей важный урок, обнажив самый главный закон: жизнь равна жизни. Почему именно этот лейтенант должен снова идти на фронт и, может быть, погибнуть, а она остаться? Разве её жизнь лучше, ценнее?

— Ты чего молчишь? — спросил Паша.

Зойка немного помедлила и ответила тоже вопросом:

— Паша, ты хочешь на фронт?

— Ещё как.

— Так почему не идёшь?

— Не берут. Мы с Генкой уже ходили в военкомат.

— И что?

— Выгнали, что же ещё.

— Значит, меня тоже выгонят, — констатировала Зойка.

— Ещё как.

— Так почему они нас обвиняют?

Паша не понимал, кто кого и в чём обвиняет, но догадался, что перемена в настроении у неё связана с этим.

— Да никто нас не обвиняет. Кто-то чепуху смолол, а ты слушаешь. Скоро и нам разрешат.

Паша на миг представил себе, как Зойка сидит в мокром окопе и дрожит от холода или пытается вынести с поля боя раненого и не может сдвинуть его с места, потому что тоненькая и слабенькая. Она и сейчас мерзнет в своём стареньком пальтишке, вон как вжала голову в поднятый воротник, пытаясь укрыться от ветра. Может, предложить пробежаться, чтобы она согрелась?

— Давай наперегонки, — сказал Паша.

— Давай!

Около Зойкиного дома они остановились. Зойка поспешно юркнула в калитку и, обернувшись, сказала:

— Ты всё-таки за Ритой сходи. Нечего дуться на неё из-за солдата. Он, может, завтра на фронт уйдёт, и его там убьют.

Паша опешил. Зойка говорила спокойно, рассудительно, но именно этот тон больше всего задевал его: она волнуется за Риту, за солдата, а до него, до Пашки, ей и дела нет. Паша несколько секунд постоял у закрытой калитки, услышал, как Зойка застучала в дверь, и пошёл в школу. Ещё полчаса назад ему казалось, что он решительно освободился от привычной опеки над Ритой, но сейчас начало одолевать беспокойство за неё. Солдаты как пришли строем, так и уйдут, а Рите придется идти одной по тёмным улицам.

Когда Паша вернулся в школу, Рита уже прощалась с солдатами, которых командир построил, чтобы увести с вечера вместе с оркестром. Увидев Пашу, Рита примирительно протянула: «Не-е-нор-ма-а-альный» и улыбнулась снисходительно. Паша смущённо переступил с ноги на ногу и сказал:

— Идём, что ли?

Рита каждый день вспоминала какие-нибудь детали новогоднего вечера и шумно обсуждала их с другими девчонками. Зойка не любила подобных разговоров и бралась за какую-нибудь книгу. А когда Кирьян начал пугать своими точками, чаще всего вынимала из портфеля физику.

Через день после того, как Паша спас Зойку от возможного неуда, она снова дрожала, уткнувшись в учебник. Рита, любившая «поторчать в коридоре», вышла с одноклассницами, шепнув Зойке, что хочет «случайно» столкнуться там с Факиром. Зойка отмахнулась от этого сообщения, она старалась ни о чём не думать, кроме физики.

Сегодня утром она сама, и действительно случайно, встретила Факира на лестнице. Хотела сказать об этом Рите, но что-то её удержало. Он торопливо сбегал по ступеням, всё в том же свитере и так же сдвинув черные, будто специально наведённые брови. Зойка внутренне сжалась, хотела посторониться, уступить ему дорогу, отметив с досадой и смущением, что он опять вызвал в ней такое чувство. К тому же, ей было неловко оттого, что позавчера она и Рита тайком следили за ним из окна. Зойка понимала, что он не мог знать об этом, но всё-таки была очень смущена, хотела проскользнуть незаметно. Но Факир, приостановившись, шагнул вправо и при этом чуть-чуть задержал взгляд на Зойкином лице. Ей показалось, что она уловила в его глазах какой-то интерес.