Жатва - [14]

Он просидел около окна всю первую половину дня, ничего не делая и ни о чем не думая. И это был тот самый род праздности, который в другие времена безумно раздражал его, но сейчас, после нескольких дней и ночей бегства и отчаяния, был ему необходим. Ему доставляло несказанное удовольствие просто сидеть здесь, наблюдая за Анжель, проворно управлявшейся с иголкой. Он мало говорил, а между редкими фразами мурлыкал давно забытые песни. Тень смерти, так долго преследовавшая его, отступила.

Анжель проверяла содержимое ранца Видаля. Среди вещей она обнаружила поношенную шинель, потертую на рукавах и спине, и сразу же принялась чинить ее. Сейрак смотрел на нее и восхищался проворством ее пальцев, державших иголку. Его поразила белизна и нежность ее рук, ведь она была рождена в бедности. Потом он отметил строгую красоту ее лица, темных глаз, затененных длинными изогнутыми ресницами, и вздохнул об упущенной много лет назад возможности.

Сейрака порой увлекали совершенно глупые, вздорные идеи, вот и сейчас ему пришла в голову очередная глупость: а было ли ее милосердие к нему, проявленное прошлой ночью, продиктовано лишь женским состраданием? Он спрашивал себя: а будь на его месте другой человек, менее обаятельный внешне, стала бы она умолять Видаля изменить решение, когда тот собирался вышвырнуть его из дома, и таким образом склонила полковника спасти его? Его тщеславие давало ответ на этот вопрос, и ответ этот был отрицательный.

Затем шевалье задумался о том, была ли она действительно счастлива с Видалем. Он считал невероятным, чтобы это грубое животное — так он называл всех республиканских солдат — могло вызвать любовь у столь изящного и нежного создания. Себя он находил полной противоположностью Видалю и полагал, что сравнивать их двоих — все равно что сравнивать горячего арабского скакуна с одним из тех неповоротливых фламандских битюгов, которые ежедневно возили грузы по улицам Парижа.

Прошлой ночью Сейрак чувствовал благодарность за настоящее и раскаяние за прошлое. Этим утром он углубился в размышления об упущенных возможностях в этом самом прошлом. Шевалье проводил время в праздных размышлениях и пустопорожней болтовне, но к вечеру наконец решил измерить истинную глубину чувств Анжель к Видалю.

— Нет сомнения, гражданка, — сказал он, — что вы с радостью покинете этот кошмарный город и избавитесь от здешнего вечного республиканского поста.

— В самом деле, — согласилась она, даже не взглянув на него.

— И однако эта перемена не столь уж восхитительна. Последовать за армией, и куда! — в Голландию — сырую, дикую страну — брр! — Он передернулся, как будто воображаемый холод в самом деле коснулся его.

— Я буду там со своим мужем, гражданин, — ответила она.

— Да, конечно! И если вы считаете это достаточной компенсацией за все тяготы, которые вам придется претерпеть, тогда говорить не о чем.

Она подняла на него глаза и медленно смерила его взглядом.

— Я попросила бы вас, гражданин, не шутить по этому поводу.

— Я и не мог шутить над этим, — серьезно уверил он ее. — В конце концов, в самой армии будет только ваш муж; вы останетесь где-нибудь в тылу, изредка встречаясь с ним, постоянно переезжая с места на место и обнаруживая, что вы все еще не привыкли к трудностям.

— Я не сказала бы, что не привыкла к ним, — спокойно ответила она. — И если даже я останусь в тылу, все же я буду значительно ближе к нему, чем здесь, в Париже. К тому же я не верю, что тревоги войны могут сравниться с ужасом, в котором я жила здесь.

Он решил, что лот еще не достиг дна, и снова вознамерился бросить его, на этот раз с большим успехом, когда на лестнице послышались шаги, сопровождаемые звоном сабли по балюстраде.

— Это Жером, — сказала Анжель и поднялась, накинув шинель на спинку стула. Сейрак чертыхнулся про себя, проклиная это несвоевременное возвращение и собственную медлительность, из-за которой он упустил еще одну возможность…

Вошел Видаль, Анжель сразу же поняла по его лицу, что дело плохо.

— Что случилось? — вместо приветствия спросила она.

Видаль в который раз поразился тому, как быстро жена улавливает его настроение. Затем с хохотом швырнул огромную шляпу с кокардой в угол и закрыл дверь.

— Случилось наихудшее, — признался он. — Я свалял дурака. Слишком много распинался перед толпой, которая называет себя Национальным конвентом.

Ее охватил страх. Если уж он позволил себе выразиться о Конвенте в таких выражениях, значит, дело серьезное.

— Но что такое? — задыхаясь, спросила она.

— Вот что, — ответил он и вытащил из нагрудного кармана разрешение на выезд, которым снабдил его Дантон. Он развернул его и пододвинул по столу поближе к ней.

Анжель посмотрела на бумагу, но ничего не поняла.

— Нам надо укладывать вещи, моя девочка. И постараться выбраться из Парижа до того, как заставы закроют на ночь, иначе мы можем вообще никогда отсюда не уехать. Как видишь, мои бумаги подписаны и в порядке. Нашему отъезду ничто не препятствует, и нет необходимости беспокоиться. Я распоряжусь, чтобы экипаж был здесь в восемь часов. Так что к этому времени будь готова.

— Но что же все-таки случилось? — настаивала она, подойдя ближе и положив руки ему на плечи.