Жарынь - [56]
Она вернулась на место, чувствуя себя задетой. Никола Керанов встал — чем безнадежнее представлялся ему исход собрания, тем упрямее расправлял он плечи. Из толпы поднялся Сивый Йорги. Керанов махнул ему рукой, хотя считал, что появление этого сельчанина на сцене бесполезно. А Йорги, пригнув короткую шею, пробирался сквозь толпу, и вслед ему, как пыль за козьим стадом, неслись насмешливые хлопки. Керанов сел на стул — передохнуть под шумок. Сивый Йорги невозмутимо пробирался к сцене, его не смущали ни красивые абажуры, ни деревянные панели на стенах, ни лепной потолок. В глазах его мерцала та ночь, когда Маджурин и Трепло возили его по югу в коляске мотоцикла. Он в жизни не бывал дальше района Млечный путь. Когда они въехали в большой город Нова-Загору с высокими домами в два и три этажа, в которых светились все окна, он изумился. Проехали Нова-Загору, а еще через час он чуть язык не проглотил: они въехали в дивный город под названием Сливен, как бы повисший в небе. Остановились перед домом, похожим на иглу, вошли внутрь, там встали в машину, которая повезла их сквозь стены, и попали в длинный коридор. Коридор привел их в комнату, обшитую коричневым деревом, с водопроводными кранами, кроватями под яркими одеялами, с лампами, шкафами и двумя дверьми. Он провел в этой комнате воскресенье, ел, пил, спал и кротко стоял под лейкой, из которой безостановочно текла теплая вода. Потом Йорги вернулся в Ерусалимско. Когда он увидел сельчан и уполномоченного перед корчмой, услышал приветственную ругань двух-трех соседей, он на радостях раскинул руки, — до того ему стало приятно, за все время в Сливене его никто ни разу не обругал, так что он даже потерял равновесие.
— Держава, помоги слезть, — сказал он уполномоченному и заказал четверть вина.
Домой он вернулся на четвереньках, и когда узрел свой дом под заплесневевшей турецкой черепицей, нищета его так поразила Йорги, что он протрезвел и пошел обратно в корчму. Неудержимо закипела кровь, которую веками подавляла жизнь в пещерах и под турецкой черепицей. Зимним днем он мертвецки пьяный свалился в Бандерицу, провалялся на льду двое суток, пока его не нашли и не отвезли в новозагорскую больницу. Железное здоровье одолело смерть. Он вернулся в село и тут же купил трехэтажный дом бывшего кмета. С тех пор прошло десять лет, ерусалимцев разбросало по всей Болгарии и даже за ее пределы. Село, основанное двумя жителями (прародителями Йорги), размножилось до двух тысяч человек. А потом в в нем остался только один житель: Сивый Йорги. Сотня семей переехала в Яницу, кое-кто переселился в окрестные города. Душ пятьдесят добралось до столицы, а еще два десятка разбросало по свету: кто рубит лес в Коми, кто строит водохранилища в Сирии. Кустарник и трава одолели брошенные домишки. Уцелело несколько домов покрепче, которыми и распоряжался Йорги — рядовой гражданин, сторож имущества и представитель народной власти в одном лице на территории в тысячу гектаров. В будние дни, натянув зеленые штаны, соломенную шляпу и дамское пальто, он обходил свои владения, присматривал за могилами на кладбище и рылся в книгах записей актов. Пройдя курс обучения у старичка Оклова, он научился писать и вел корреспонденцию с ерусалимцами, разбросанными по стране и белому свету. Они были обязаны сообщать ему, кто у них умер и кто родился. Каждую субботу, приодевшись для поездки в Елхово к покойной супруге, облаченной в свадебный наряд, он бил в колокол: один раз по умершему старику, два раза — по молодому человеку, три раза — по младенцу. Рождение человека знаменовалось четырьмя торжественными ударами колокола. Мало стариков умирало в чужих местах, большинство спало в родной земле. А молодые люди и дети умирали редко. Чаще всего колокол торжественно возвещал окрестностям о появлении на свет нового человека. Всю неделю Йорги мурлыкал под нос песенки. Он берег слезы на воскресенье, проливал их в Елхово перед покойной супругой, одетой в свадебный сукман…
Его сапоги застучали по ступенькам сцены, как палочки по барабану. Он шагал под беззаботный смех сельчан, которые старались отогнать тревожные мысли о саде. В костюме Йорги смешалось не меньше двух столетий: он носил на сапогах шпоры (в молодые годы ему довелось увидеть, как кавалерийский эскадрон со звоном и топотом мчался на границу); на нем были аджамка, крашенная ореховой скорлупой, сшитая его прадедом в честь воеводы Георгия Дражева, атласная жилетка, какую в свое время носил единственный на юге студент Гаврил, шляпа — нечто среднее между котелком и соломенным брилем (такие в свое время появились на юге вместе с машинистами молотилок), галифе из материала в елочку (такие брюки были наброшены на посиневшие ноги одного подпольщика, убитого перед наместнической канцелярией). Он подошел к трибуне, не переставая мурлыкать. То был редкий тик, скорее признак здоровья, чем болезни. Когда-то им страдала одна попадья по прозвищу Концертка, так что Йорги приобрел этот тик вторым на юге. Стоило человеку подойти к Йорги, как он попадал на волну, насыщенную эхом свадеб. Йорги облокотился о трибуну и повернулся к людям. Устремил на них молодые глаза, окруженные сетью старческих морщинок, и выкрикнул, как сельский глашатай:
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.