Жарынь - [2]

В первом романе Димитра Вылева «Жарынь»впечатляют именно эти особенности дарования писателя. С одной стороны, он умеет ваять образы, обогащая значение слов, возвращая им первозданность. С другой стороны, органичность как принцип имеет своим источником стремление к нарушению сюжетного повествования во имя афоризма, сентенции в духе народно притчи.

В романе «Жарынь» автору удалось показать драматизм пути, пройденного болгарским крестьянством, пережитые им социальные и нравственные коллизии. История создания сада кооперативного хозяйства — это история радости и треволнений героев, готовности к самопожертвованию и вероломства, борьбы доброго начала со злом. В сложной связи повествования выделяются образы Андона Кехайова, Милки Куличевой, Николы Керанова, Маджурина, воплощающие живые человеческие характеры. И надо всем возвышается лирическая тема автора, мера добра и зла, идеализма и нравственной чистоты, воплощением которой является погибший партизанский командир Иван Куличев — Эмил.

Д. Вылев для того и написал свой роман «Жарынь», чтобы люди берегли в душе доброе начало, щадили природу, не перекладывали на ее плечи собственные грехи, чтобы хранили величайшее свое достояние — любовь.

Нам остается надеяться, что советский читатель, возможно, найдет свой ключик к творчеству беллетриста, который твердо верит в силу прекрасного человеческого идеала.

ЧАВДАР ДОБРЕВ

I

«Оставим чистый след».

Величко Петров. Ноябрь 1971 г.

Градец

Инженер Никола Керанов открыл ворота и выпустил коз и мула, нагруженного двумя полными корзинами груш.

— Куда, чума, куда! — обругал он козу, которая полезла в огород…

Он устрашился своего гнева и перевел взгляд на ящики с поздней овощью. Ему нередко удавалось перехитрить нечистой сытостью свой гнев.

Жена сошла с крыльца и, окутанная густыми осенними запахами, поплелась за мулом на улицу. Керанов проводил ее взглядом смирившейся неприязни и с облегчением поднял глаза к влажной черепице, откуда стекал шепот ноябрьского утра. Занимавшийся день с трудом согревал самого себя и, казалось, не имел ни сил, ни желания уделить миру хоть каплю огня.

Керанов отогнал коз на окраину села к пастуху, чумазому запивохе-цыгану. Потом вернулся назад, к солнцу, что выскочило из-за Светиилийских холмов и повисло над дымами городка Млекарско, над селами и сельцами, разбросанными по впадинкам и холмам района Млечный путь. На площади Керанов подошел к группе сельчан, сидевших на корточках перед пивной. Это он делал каждое утро: проверял, не переменилось ли уважение людей к нему. Он стоял на площади, выжидая, пока разойдется народ помоложе, а старики усядутся на бревно возле школьной ограды. Молодые смотрели на него завистливо, а старики — с тоской в поблекших глазах.

Сельчане толковали, что глухонемой Таралинго летом дошел пешком до Черного моря и потом объяснял знаками, будто дальше земли нет; что Лукан из Тополки, по прозвищу Куцое Трепло, задумал поскитаться по югу с ослом и тележкой; что Сивый Йорги из Ерусалимского собирается спать среди двора. Керанов почуял, что в насмешках над чудаками округи брезжит страх. Эти трое уже не раз сходили с катушек: летом сорок первого года, осенью пятидесятого и весной шестьдесят второго. Даже в хронике старичка Оклова нашлось место для их мытарства.

Тракторист Ивайло Радулов заговорил о том, что утром прикатила на автомобиле Милка Куличева. Сельчане не замедлили полюбопытствовать, у кого остановилась Милка: у Христо Маджурина или у Андона Кехайова? Ивайло, глубоко надвинув на уши картуз, с дерзким видом отвечал, что Маджурин еще на заре ушел смотреть саженцы по верхнему течению Бандерицы. Андона же нет ни дома, ни в канцелярии, — он же по субботам полет бурьян на отцовской могиле!

— Спорим, что Милка — у своего отца, — добавил Ивайло внезапно окрепшим голосом.

Керанов оглядел глубоко надвинутый картуз Ивайло, и ему показалось, что картуз этот лишний.

— Как она была одета? — спросил он.

— Нарядная, — ответил Ивайло.

Четверо-пятеро сельчан, которых здесь считали людьми зряшными, в смущении покинули площадь. А инженер Никола Керанов вяло поплелся домой. Утро весело шумело в росе палисадников за его уже тучной спиной. «Нарядная… Возьмет да влюбится… Что надумала, обязательно сделает. Рано, рано она приехала…» Он вжал пальцы правой руки в ладонь. Рука так и чесалась ударить в железный рельс, молчавший столько лет.

— Переступила через свой зарок, что ноги ее не будет в Янице. Значит, неспроста приехала. Будет настаивать, чтоб мы спасли сады, — сказал себе Керанов и через низкие ворота прошел во двор. — Надо ей помешать, не то выроет пропасть между собой и народом. Я поклялся ее покойным отцом, что не дам ее в обиду. — Ручка вонзаемой в землю лопаты впилась ему в живот, он охнул.

Оставив автомобиль во дворе Маджурина, Милка поднялась на Зеленый холм над Яницей. Ей захотелось услышать треск отцовского пулемета. От влажного тепла на холме ее разморило, и она сбросила плащ. Трава бабьего лета гнулась под ее сапогами; со звоном, как капель, падала роса; жаркое тело под синим платьем впитывало чистую прохладу. Милке показалось, будто она вернулась на девять лет назад; тогда она, только что окончив Сельскохозяйственную академию, вот так же шла по ребристым склонам Зеленого холма. Только тогда на пороге была весна, и долина лежала нагая под холмом, а Милку согревала одна мечта — вырастить сад. Она собиралась долго работать в Янице, но через два года внезапно покинула село.