Жаркое лето в Берлине - [38]

Он попросил принести ему еще выпить.

– Я уже говорил своему старику, что это просто жестокость по отношению к своей собственной плоти и крови держать тут человека, который писал отчеты о Нюрнбергском процессе. Там-то я и познакомился с отцом Луэллы – неплохой старик, хотя «Миддл Уэст таймс рекорд» не всегда согласна с его политикой. Выразить не могу, как растравляется моя язва желудка, когда, сидя на какой-нибудь из их пресс-конференций, я слушаю разглагольствования о роли Западной Германии как защитницы христианской цивилизации какого-нибудь субъекта, который на моих глазах получил от союзного трибунала двадцать пять лет тюрьмы за убийство польских епископов, польских, чешских, итальянских священников, бельгийских монахинь – не говоря уже о девяти миллионах других жертв.

Тод мрачно задумался, устремив невидящий взгляд на стакан.

– Мне об этом не нужно говорить, – сказала Луэлла. – Когда мы с Тео впервые направились в Мюнхен – культурный центр рейха, – по пути по просьбе отца мы заехали в Дахау. Он сохранил глубокий интерес к этому лагерю с тех пор, как в сорок пятом году провел обстоятельное расследование всего, что там творилось, и поговорил с уцелевшими в живых свидетелями. Дежурный у ворот лагеря, увидев нашу машину, чуть не упал на колени от усердия. И тут же выразил сожаление, что не может впустить нас. «Теперь тут военная тюрьма». Я спросила: «Для кого?» – «Для американских солдат, – ответил он. – За небольшие преступления – изнасилование и воровство».

Все, кроме Джой и Карен, рассмеялись.

– Когда мы спросили, нельзя ли осмотреть бывший концлагерь, его лицо стало непроницаемым. «Не верьте, все это враки. Коммунистическая пропаганда». – «А Нюрнбергский процесс?» – спросил Тео. – «Тоже пропаганда».

Ошеломленные подобной расправой с историческими фактами, мы, шатаясь, побрели к ближайшему киоску и, чтобы привести себя в чувство, заказали Most[14].

«Ну и жара! – сказала, излучая улыбки, толстая фрау. – Не припомню такого жаркого лета».

«А вы давно живете здесь?» – спросил Тео с присущей ему деликатностью.

«Двадцать пять лет, – жеманно процедила она. – Приехала сюда сразу же после замужества, вырастила здесь же пятерых детей. Мужа убили в Вене красные».

Мы сочувственно промычали.

«Место для воспитания детей не очень подходящее», – сказал Тео с привычной ядовитой вежливостью. «Почему же?» – резко сказала фрау; ее взгляд стал настороженным. «Да потому, что тут день и ночь из труб валил желтый дым», – сказал он, указывая на крематорий.

– Вы не поверите, но она, посмотрев нам прямо в глаза, сказала: «Я никогда не смотрела в ту сторону».

Тео расплатился с точностью до одного пфеннига, – обычно он щедр на чаевые, – и мы поторопились удрать оттуда как можно скорее.

– Мне это знакомо, знакомо! – Тод оторвал взгляд от стакана. – В этой проклятой стране полным-полно субъектов, которые «никогда не смотрели в ту сторону».

Его пристальный взгляд остановился на Стивене. – Карен хорошо понимает все это, ведь ее отец отсидел десять лет в Бухенвальде. А если такие разговоры вам не нравятся, я могу уйти.

– Я тоже понимаю, – ответил Стивен, твердо посмотрев ему в глаза.

Лицо Тода расплылось в улыбке, стянувшей все его глубокие морщины.

– Благодарю, друг.

Тод оглядел всех сидящих за столом. Внезапно посерьезнев, он заговорил:

– Знаете ли, за все время, что я пробыл здесь, чувство вины за содеянное я встречал только у пострадавших, как отец Карен, или же у тех, кто был против нацизма по той или иной причине: религиозный, политической или просто из соображений гуманности. А остальные? Начиная от тех, которые «никогда не смотрели в ту сторону», и кончая теми, кто по сей день сожалеет о том, что еще они мало жгли! – вот они остальные! Ночью я часто просыпаюсь в холодном поту и спрашиваю себя: «Как сумели сделать людей такими?»

– Я мог бы рассказать, – хмуро сказал Стивен.

Тод смерил его взглядом, как будто оценивал его.

– А что, если нам с вами встретиться как-нибудь и покалякать подольше?

Стивен кивнул головой.

Тод продолжал развивать свою мысль.

– Меня беспокоят не вампиры, вроде Ильзы Кох. Эта самая Кох скуки ради развлекалась в Бухенвальде тем, что делала абажуры из татуированной кожи людей, замученных по ее прихоти. – Он обернулся к Джой. – Из верного источника я узнал, что на прошлой неделе эта особа отбыла в Австралию со своим мужем-американцем. Вы слышали об этом?

Джой содрогнулась.

– Не может быть!

Губы Тода искривились.

– Когда-то мы тоже сочли бы невозможным, чтобы американец женился на такой гнусной твари, – сказал он. – Вся беда в том, что эта особа внешне вполне нормальна. Кстати, это можно сказать и о многих подсудимых в Нюрнберге. – Он перевел взгляд на Стивена. – Встретимся здесь же завтра в час дня?

– Ладно.

– Долго ли вы собираетесь пробыть здесь? – спросил Тео, обращаясь к Тоду.

– Пока не узнаю, что произошло с Тони.

Тод сидел ссутулившись, мрачно уставившись в стакан.

– Они с Тони близнецы, – шепнул Тео.

– Тони был сбит где-то в южной части Германии летом сорок четвертого года, – продолжал Тод. – Все выбросились на парашютах. Тони был последним, но его товарищ клянется, что видел, как его парашют раскрылся. Раньше или позже, все вернулись домой. Что же случилось с Тони?