Жаркие перегоны - [12]

— Ну, какая ты, а! — качал Санька головой и плыл, плыл в улыбке. — Нехорошо так, нехорошо. Человек, можно сказать, голову потерял, аварию может допустить, а она...

— Сворачивай флаг, милашка! — крикнул Людмиле один из осмотрщиков. — Теперь хоть на край света... Слышь, что говорю, эй!.. Сворачивай свое знамя!

 

Когда наконец тронулись, Людмила с облегчением захлопнула тяжелую дверь тамбура. Какая все же колготная эта станция, Прикамск! Сначала опоздали, потом простояли — ладно хоть недолго с буксой провозились, обошлось; теперь вот пассажиров размещай. Толстяк стоит у окна, ждет: скоро, мол, предоставишь место? А куда сажать, если в самом деле двойник? Придется к начальнику поезда идти, докладывать. А к Рогову, это она знала, лучше сейчас не суйся: злится за опоздание. Накричит на нее, чего доброго. Неправильно, скажет, Гладышева, сведения дала, раз в твоем вагоне двойники. И расхлебывай сама. А почему неправильно? Сходило у нее пятеро в Прикамске, пять мест она и показала...

Людмила, вздохнув, пошла по вагону — надо было заново пересчитывать пассажиров.

— Люда, у нас, оказывается, освободилось место. Пускай этот гражданин к нам топает.

Из дальнего, восьмого кажется, купе высунулся парень в зеленой куртке, махал толстяку рукой. Тот, подхватив объемистый свой желтый портфель, обрадованно заспешил на зов. Пошла за ним и Людмила.

— Располагайся, папаша, — парень хлопал рукою по свободной полке. — Место наверху, все удовольствия. Нижнее мы вот девушке отдали, ей туда не забраться. Правильно говорю?

Лариса, заалев лицом, согласно кивнула, отвела глаза. Сидела у окна — маленькая, притихшая.

— Ну, слава богу, — Людмила сунула билет толстяка в кармашек сумки. — Гора с плеч. И вы, вижу, хорошо устроились, — сказала она, обращаясь к Ларисе. — А то, когда заходили, думала: куда бы вас поудобнее пристроить?

— Спасибо, все хорошо, — Лариса улыбнулась, поправила на животе плащ.

— Да вы раздевайтесь, чего париться! — посоветовала Людмила. Наблюдая, как толстяк запихивает на багажную полку свой портфель, с усмешечкой сказала: — Вы уж не обижайте товарища.

— Да товарищ, пожалуй, сам себя в обиду не даст, — засмеялся, поднимаясь с нижней полки, молодой сухощавый мужчина. Сел, одергивая на спине белую тенниску, похлопал ладонью по одеялу: — Садитесь смело, не стесняйтесь. И давайте сразу знакомиться. Меня зовут Авенир Севастьянович, еду в командировку в Красногорск. Это Леня, — кивнул он на парня, — студент. А вы?.. Лариса? Очень хорошо! Действительно, раздевайтесь, Люда правильно говорит. Не стесняйтесь, мы люди взрослые. У меня у самого два короеда растут... А вы?

— Меня Иван Иванович зовут, — представился толстяк.

— Ну вот и отлично! — подытожил Авенир Севастьянович. — Как видите, Люда, Иван Иванович устроен и обласкан, — и он широко размахнул голыми по локоть руками, как бы приглашая попутчиков разделить его радость по поводу того, что все они теперь перезнакомились, и поездка с этого момента будет, разумеется, приятной для всех.

Вернувшись в «служебку», Людмила положила сумку с билетами на столик и стала смотреть в окно. За окном сплошной зеленой лентой тянулся лес. Вдруг он отдалился, словно отпрыгнул: показались голые рыжие отвесы скал. Внизу блеснула вода: рядом с поездом неторопливо катила теперь мелкие волны река. По берегу привольно рассыпались разноцветные домики-коттеджи. «Пансионат «Изумрудный», — успела прочитать Людмила затейливую вязь букв над одним из домиков. Позавидовала отдыхающим на берегу — искупаться бы... С лодки, которую медленно несло вниз, махал поезду мальчишка — Людмила, невольно улыбнувшись, помахала ему в ответ. Лодка вскоре пропала, но появились другие — с сосредоточенными, будто застывшими фигурами рыбаков. На зеленой лужайке несколько парней в плавках играли в волейбол; желтый мяч весело и охотно прыгал с рук на руки. Чуть дальше, у песчаной отмели, резвилась пара: девушка в красном купальнике, брызгая ногами, бежала по мелководью, оглядываясь и хохоча, а смуглокожий парень ловил ее, потешно раскинув на бегу руки. Через мгновение парень поймал девушку, обнял, стал на виду у всего поезда целовать ее, а она отбивалась, но не так чтобы и очень... Потом они стояли рядом, обнявшись, провожая взглядами поезд, и лица их были счастливы.

«Вот так же Славка обнимает теперь Истомину», — с тоской подумала Людмила, нисколько не удивляясь себе, что бывшую подругу не хочется вспоминать по имени. Это когда дружили, с губ не сходило: Валечка, Валюша... Да и она тоже: Люсенька, Люсенька... Казалось, преданней нет на земле человека. А получилось что?.. Три года она Славку своего с флота ждала, пожениться собирались. Какие он письма писал! И «милая», и «родная», и «лапушка»... Приехал домой — красавец парень: плечи широченные, черные усики над губой, загорелый, сильный... Она, дура, давай его с Валькой знакомить, в гости обоих позвала — подруга все-таки! Мама тогда расстаралась — какой ужин закатила! Эх, знать бы, где упадешь!.. Да она бы Истомину близко к дому не подпустила!.. Та, как только Славку увидела, сразу на ухо ей: «Ой, Люсенька-а... Да где ж ты такого красавчика взяла?» И весь вечер, бесстыдница, прохиндейка несчастная, глазки ему строила, вздыхала да песенки под Людмилину гитару пела: «...незамужние ткачихи составляют большинство...» А Славка и поймался. Конечно, Истомина девка что надо: рост, фигура, мордашка славная... Да чего там славная, господи! Умоется, краска сойдет — смотреть не на что... А Славка как сдурел. Придет к ней, к Людмиле, на свидание и молчит, молчит... Один раз Валей ее назвал. Спохватился, правда, говорит: мол, как она, Истомина, дескать, жива-здорова? Давно что-то не видел ее. Врал, конечно. Людмила потом узнала, что встречались они потихоньку, прятались от всех. Славка в конце концов признался: люблю, говорит, Валентину, ты уж прости меня, Люда. И плакала, и просила его... Да где там — как в стенку билась. Потом в машине уже Славку с Истоминой увидела — с воздушными шарами машина, с куклой на капоте.