Жар–птица - [2]

До Мартука, крупного районного центра, из города пришлось добираться еще два часа автобусом. Прямо с автостанции с дорожной сумкой в руках Нуриев пошел к Чипигиным. Райцентр в последние десять лет сильно разросся. Чипигины, как и Нуриевы, были старожилами Мартука, и поэтому дома их сейчас оказались в центре поселка. Двор Чипигиных — рядом с кинотеатром, где мать Толика, тетя Маша, работала билетером. Тогда им казалось, что нет на свете лучше ее должности: каждый день можно смотреть кино! Бесплатно!

Вечерело. Возле кинотеатра толпился народ, а во дворе у Чипигиных было безлюдно. Нуриев с сожалением подумал, что опоздал. У пустой собачьей конуры стояла грязная табуретка, и Нуриев, ничего не соображая, присел, сразу почувствовав, что устал.

Прислонившись спиной к шершавому стволу старого карагача, к которому, судя по ободранной внизу коре, привязывали собаку, он с грустной нежностью оглядывал знакомый двор, который некогда знал не хуже своего.

— Рафаэль! Рафаэль! — раздалось вдруг за спиной.

От калитки к нему спешила старая грузная женщина. Столкнувшись с этой женщиной где–нибудь на улице, он вряд ли узнал бы в ней мать своего друга. Они обнялись, и она долго плакала на его плече и что–то говорила сквозь слезы, но Нуриев ничего не слышал, мысли его унеслись далеко–далеко, в то время, когда этот могучий карагач был тонким, беззащитным саженцем, эта женщина — молодой, красивой и острой на язык билетершей, а он сам — юным и беззаботным, и когда вся жизнь, казалось, еще впереди.

Вытерев глаза платком, тетя Маша сказала тусклым голосом:

— Успел, успел…

И, видя растерянное лицо Нуриева, добавила:

— Похороны завтра утром. В десять. Ждем дочку из Алма–Аты. Люсю–то помнишь?

Рафаэль кивнул, припоминая, что у Толика действительно была старшая сестра.

— Хочешь увидеть его? — спросила неожиданно тетя Маша.

— Да, конечно,— как–то торопливо, без подобающей моменту скорбности ответил Нуриев, хотя этого ему совсем не хотелось.

В центре комнаты, мало изменившейся с тех пор, как он здесь бывал, на том самом столе, где «три мушкетера» резались когда–то в карты, стоял некрашеный гроб из свежеструганных досок. Книжное, киношное восприятие смерти продолжало довлеть над Рафаэлем, и он машинально припомнил высокие, роскошные, лакированные гробы из западных фильмов, и оттого гроб Чипигина показался ему нелепым. Он почему–то напоминал деревянный балконный пенал для цветов.

В зале стоял душный полумрак, окна были занавешены, только у старых икон в передних углах комнаты, жарко коптя, оплывали свечи. Тетя Маша откинула марлю, прикрывавшую лицо сына.

И в тот же миг Рафаэль закрыл глаза. Он не видел Чипигина десять лет, знал, что в тюрьме его дважды крепко избивали и от этих побоев у него на лице остались следы. Но он не желал этого видеть. Он хотел, чтобы Толик остался в его памяти таким, каким он его знал…

Мать словно и не ждала его, но видно было: приезду сына обрадовалась. Просидели они за самоваром на летней веранде допоздна. Разговор шел о Чипигине. Даже о внуках она справилась вскользь. Рассказывая о Толике, она потихоньку плакала, часто вытирая краешком платка блеклые старушечьи глаза.

«Пожалуй, о нем она знает больше, чем обо мне»,— думал Рафаэль, внимательно слушая мать. Немудрено. Толика она знала с детских лет, вырос тот у нее на глазах, бывал ежедневно у них дома, да и последующая его жизнь не была тайной. В маленьких местечках все на виду, хочешь утаить — не утаишь, а Чипигин, тот не таился, жил нараспашку. К тому же работала мать всю жизнь нянечкой в больнице, куда все слухи рано или поздно стекались.

— Бедный Толя, бедный Толя,— горестно прерывала рассказ мать, и Рафаэль только молча кивал головой, соглашаясь с ней.

— И умер–то от болезни, от которой сейчас не умирают, от ангины. В последнее время шоферил, изредка помогал мне: то угля подвезет, то удобрений на огород, то глины — дом подмазать. Я тут же самовар ставлю, пока он разгружается, значит. С детства любил он у нас чаевничать. Так вот, раздобыл, значит, Толик для механиков нашего пивзавода какую–то важную железку, денег за услугу брать не стал. Те на радостях да в благодарность и предложили ему целую неделю бесплатно пить отборное пиво в подвалах, к которым, кроме районного начальства и гостей сверху, никого не подпускают. Пиво–то ледяное. Привезли его ночью в больницу с высокой температурой. А к обеду он скончался. Уже по дороге домой я тебе телеграмму послала…

Среди ночи Рафаэль неожиданно проснулся, долго ворочался с боку на бок. Он потихоньку встал, оделся, стараясь не шуметь, вышел во двор. Ночь шла на убыль. Не замечая ночной прохлады, сшибая росу с одичавших роз и давно отцветшей сирени, он выбрался на улицу. Нуриев решил пройтись по безлюдной главной улице села. Он неспешно шел вдоль сонных дворов, припоминая их хозяев. И память вдруг сама вернулась к той яркой, незабываемой поре детства, когда у него еще была кличка Мушкетер.

В детстве их было трое — неразлучных друзей. Знали они друг друга с малолетства, а сошлись, кажется, школьниками. В году пятьдесят пятом на берегу речки Илек возле казахского аула Жанатан построили пионерский лагерь, который служит детворе и по сей день, потому что строили его с любовью, добротно, с верой в долгую и крепкую жизнь.