Жар под золой - [52]

Привет, ваша Клаудия»

— А Ницца — красивый город, — сказал я.

— Ах, видовые открытки всегда красивые. Где ты видел, чтобы на них показывали задворки или трущобы?

Жена подала мне хлеб, ветчину, хрен и принесла из подвала бутылку пива, за которой обычно я ходил сам.

— Я рада, что Клаудия не в городе, что я обозналась тогда, на остановке, — весело сказала она.

— Странная радость, — только и вымолвил я.

— Лотар, если бы она была в городе, мы извели бы себя, теряясь в догадках, почему она скрывается. А теперь никаких вопросов нет. Знаешь, все-таки молодежь имеет право поглядеть на мир.

Сиреневый куст уже нельзя было спасти, во время ненастья ствол сломался на высоте метра над землей. Пришлось выкопать его скрепя сердце. Как я гордился этим кустом, я же его посадил, когда он еще весь умещался на ладони.

На улице стемнело, я включил свет на террасе, и тут до меня донесся голос Пфайферши. Она ругалась. Я выбежал через палисадник на улицу и увидел Франка, стоявшего у дома напротив.

Ссора меня не касалась, но я все же пошел туда: в какой-то мере я чувствовал ответственность за этих двух женщин. Габи была неузнаваема: прячась за спиной тощей старухи, она осыпала Франка грязными ругательствами. Просто непостижимо, как могла перемениться эта кроткая женщина за какие-нибудь несколько недель.

В поселке было тихо, я насильно увел Франка, опасаясь, что на скандал сбежится народ.

У калитки Франк обернулся и крикнул:

— Я еще вернусь и, если не пойдешь со мной, всыплю так, что не обрадуешься!

Мне хотелось одного: как можно быстрее увести Франка к себе и утихомирить его.

Я только сейчас вспомнил, что еще не говорил с Франком о мазне на кладбище, но сказал о другом:

— Слушай, что же получается, ты ведь собирался сказать — «нет», а продолжаешь накручивать семьдесят часов в неделю. Что с тобой, выдохся?

— Ну как я могу сказать «нет», если Габи не возвращается, — чуть ли не плаксиво протянул он.

— Обратись в профсоюз и подними шум, разоблачи это безобразие со сверхурочными. Черт возьми, действуй же наконец, Франк, а не срывай свою злость на Габи.

— Лотар, ты рассуждаешь, как младенец. У нас тридцать шоферов, ни один не состоит в профсоюзе, и все они ведут себя так, будто каждый пожизненно зачислен в эту навозную контору как друг дома. Да что тут профсоюз поделает, раз шоферы в стороне, святых из себя корчат? Такую кучу идиотов я еще в жизни не встречал...

— Может, ты слишком однобоко на все смотришь?

— Я лицо заинтересованное, Лотар, поэтому имею право смотреть с одного боку. Вчера в газете прочитал объявление — требуются опалубщики... Сразу же помчался туда прямо на грузовике фирмы... Опоздал... Черт возьми, Лотар, нельзя же всю жизнь гонять по объявлениям... Ты был когда-нибудь у телефонной будки на Титаненгассе?.. Нет?.. Плохо ты знаешь свой район... Каждое утро, в семь, там уже стоит десяток парней, у каждого в одной руке газетный листок с объявлениями, в другой бутылка пива... Они тащат перед собой свои надежды, все равно как лоточник свой товар — шнурки, бритвенные лезвия, зубные щетки.

Мы стояли с Франком посреди улицы. Он уже хотел распрощаться, но я его задержал:

— Скоро выборы, Франк. Ты собираешься выставить свою кандидатуру или нет?

— Конечно, выставлю. Но почему вы, черти, хотите, чтобы я стал кандидатом? Куда ни приду, все пристают: Франк, выставляй свою кандидатуру... Почему не какой-нибудь учитель, служащий или адвокат, почему я, развозчик ящиков, почему именно я? Если уж выставлю, то только ради одного дела: Северного поселка. Для меня это самое важное, и ничего больше. То, что там замышляют, — это свинство, а я всегда был против свиней, хотя люблю свинину.

Бывали минуты, когда я ненавидел Франка, а иной раз завидовал ему. Детей у него не было — Габи, наверно, не могла рожать. Хотя у него был собственный дом, как и у меня, Франк никогда не стремился к наживе.

Франк был моим другом, а Габи нет. Она была лишь женой моего друга. Сегодня вечером я понял это.

* * *

Сузи умерла от большой дозы героина.

Хотя все местные газеты посвятили смерти Сузи, «красивой и застенчивой девушки», целые колонки, никто из читателей не узнал, что ее довело до этого. Сузи нашли утром в районе Шёнау прохожие, спешившие на работу. Она лежала в канаве. По пути в больницу девушка скончалась.

Я держал корзину, из которой участники погребальной церемонии брали букетики и бросали в могилу. Молодой пастор произнес краткое надгробное слово: он сказал о совращении молодежи, о поисках душевного равновесия, о тоске по идеалам. Для современной молодежи бог не более чем предмет меблировки, от которого не хочется отказываться, потому что он все же украшает комнату, но который тем не менее с легкостью выбросили бы на свалку.

Среди провожающих был Рупперт Швингхаммер.

Меня это немного удивило, ведь в эту пору он должен был находиться в Западном Берлине, на учебе.

Насколько я мог судить, класс, в котором училась дочь, явился на похороны в полном составе, только Клаудия отсутствовала. Но ведь о смерти подруги ее не могли известить так быстро, если, конечно, кто-нибудь знал ее адрес.