Жар под золой - [5]

История этого поселка и борьба Лотара и Франка за социальную справедливость, против обмана, против грязных махинаций, в которых замешаны «отцы города», развертывается в романе параллельно с главной сюжетной линией, приводящей героя к активной борьбе против неонацизма. Впрочем, это даже не параллельные, а многократно пересекающиеся линии, нерасчленимые хотя бы потому, что, как выясняется, одни и те же местные боссы управляют судьбами города, добиваясь от муниципальных властей — подкупами, шантажом и прямым нажимом — решения о сносе поселка, и оказываются главарями ультраправой банды.

Макс фон дер Грюн вскрывает связь между неонацизмом и капиталом. Кто финансирует организации «неокоричневых», на чьи «пожертвования» они закупают оружие, оплачивают псевдоромантику лагерных костров для молодежи, снимают залы для своих сборищ? На мелкие подаяния доброхотов? Роман дает недвусмысленный ответ на этот вопрос, показывая сращение правого радикализма и капитала в лице крупного спекулянта Бальке, остающегося, по существу, безнаказанным.

Впрочем, о каких наказаниях может идти речь? Известно, например, как мягко, почти дружески обошлись власти ФРГ с пресловутой «Военно-спортивной группой Гофмана», главарь которой после ее роспуска продолжает жить в своем замке и давать обширные интервью прессе. В романе фон дер Грюна говорится о том, что полиция ФРГ не очень-то склонна сурово обращаться с ультраправыми — ведь она «натаскана на левых». Это замечено точно. Ведомство по охране конституции, органы правосудия, полиция действительно «натасканы» определенным образом — главным врагом считается всякий подозреваемый в симпатиях к «левым». Известна укоренившаяся в минувшее десятилетие практика «запретов на профессии», направленная почти исключительно против коммунистов и сочувствующих ГКП. Эту позорную практику гневно осудили многие прогрессивные писатели. Широкий резонанс вызвало, в частности, стихотворение Альфреда Андерша «Параграф 3/3»: «Нация бывших нацистов и их попутчиков уже снова занимается своим любимым спортом — травлей коммунистов, социалистов, гуманистов, инакомыслящих, левых...»

Герой романа «Жар под золой» по собственному опыту знает, чем оборачиваются политические симпатии к коммунистам. Он знает: «стоит в этой стране коммунистам заявить, что дважды два — четыре», немедленно будут выпущены новые учебники с новой таблицей умножения. Он знает, за что его исключили из местной организации СДПГ — вся его вина состояла в том, что он вместе с коммунистами участвовал в демонстрации против повышения цен на городской транспорт. Это была, скажет он позднее своей жене, «разумная демонстрация». И он не желает присоединяться к тем, кто осудил это выступление лишь по одной причине — из-за участия в нем коммунистов.

Лотар более склонен в размышлениям, обладает большей политической и классовой сознательностью, чем его предшественники — Юрген Форман из «Светляков и пламени», Пауль Поспишил из «Двух писем Поспишилу» и даже, пожалуй, Карл Майвальд из «Местами гололед», хотя последний был наиболее зрелым из прежних героев писателя. Лотар Штайнгрубер способен анализировать свое положение, способен обобщать, подводить итоги. Работу мысли стимулирует отнюдь не только вынужденное видение дома. В отличие от многих героев «рабочей литературы» он охотно читает, благо жена, работающая в библиотеке, поставляет книги. Книги попадаются разные, достойные и второсортные, и Лотар постепенно учится различать, вникать в смысл написанного. Чтение становится для героя как бы «второй жизнью», пробуждая мечты, надежды, стремления, резко контрастирующие с безрадостной повседневностью. Иногда ему хочется все бросить, сорваться с места, его манят дальние страны; иногда его посещает видение: он стоит у широкой реки, а на дальнем берегу кипит жизнь, о которой он мечтает. Но он не может преодолеть водный барьер, ибо не умеет ни плавать, ни летать: «Покорность лишила меня сил».

Листая толстые тома мемуаров (среди них попался как-то и «толстый кирпич» нацистского преступника Шпеера), Лотар размышляет о том, что все эти генералы, министры, крупные промышленники, излагающие в подробностях перипетии собственной биографии, никогда не вспоминают в своих сочинениях о тех, «кто на самом деле творил историю». Почему же мы, рабочие, задаст он себе вопрос, не пишем воспоминаний — «разве нам нечего сказать, разве мы не совершили ничего великого, разве наши будни столь серы и незначительны, что мы считаем за лучшее молчать?..»

Молчание, понимает герой, означает смирение, покорность, приспособление к обстоятельствам. Оно означает подчинение судьбе, которую запланировали другие — те, в чьих мемуарах простые люди и не упоминаются. Можно ли допустить, чтобы жизнь обернулась таким смирением, можно ли всегда молчать? На этот вопрос герой романа отвечает действием. Наверное, он не будет писать мемуаров, вряд ли вырвется в дальние страны. Но заветную реку, отделяющую его от настоящей, кипучей жизни, он преодолеет. Он и его друзья возведут мост, который соединит их с дальним берегом, где нет застоя, где не стоит кладбищенская тишина.