Жар под золой - [25]

Зазвонил телефон. Бальке. Он сказал:

— Завтра отвезешь эти три ящика в Унну, а потом опять поедешь в Кёльн. — Я записал адрес в Унне. — Слушай, Штайнгрубер, в Кёльне поедешь в другое место.

Когда я записывал новый кёльнский адрес, в дверь буквально влетела жена. Запинаясь от волнения, она заговорила:

— Ну как там прошло?.. Я не могла больше высидеть... Ну говори же... Господи, как я волнуюсь... А где Клаудия?

Я показал на кухню.

Клаудия сидела на угловой скамье и тихо играла на губной гармонике. Она даже не подняла глаз на мать, когда та, опершись руками о стол, вопрошающе уставилась на дочь.

— Ну как сыграла? Хорошо? Волновалась?.. — Жена резко обернулась ко мне. — Что это с вами?.. Да рассказывайте наконец, перестаньте меня мучить!

Опустив гармонику, дочь спокойно ответила:

— Я провалилась. Как Сузи.

Она снова поднесла гармонику к губам, но играть не стала. Лишь молча глядела на кухонные часы, которые своим громким тиканьем разрывали тишину.

Жена несколько секунд еще стояла, держась за столешницу, потом разом осела на табуретку. Глаза Хелен были преисполнены страха, когда она взглянула на меня. Я лишь пожал плечами.

— Мама, с этим все. Пойми же, я засыпалась... Представление отменяется, слон околел, цирк прогорел.

Я вышел из дому посмотреть на работу ремонтников. Опустевший вагончик был заперт. Я взобрался на небольшой дорожный каток и стал играть рычагами.

Пфайферша торчала в окне.

Что будет с дочкой? Выучится какому-нибудь заурядному ремеслу? Ведь аттестат зрелости еще не конец, это только начало. Что же делать?

Франк, остановив машину возле катка, опустил стекло и спросил:

— Чего ты тут прохлаждаешься? Нанялся сторожить подземно-надземные? Почем за час? Или что дома стряслось?

— Клаудия провалилась, — ответил я.

— Не может быть! Повтори, Лотар, иначе не поверю... Вот это да... ну и времена... Слушай, а отцу, мне кажется, хуже стало. Ночью Габи меня будила — она последние дни у отца в комнате ночует, на старом диване. Хоть бы скорей конец, господи, хоть бы скорей.

Жена сидела в кухне, положив руки на стол и растопырив пальцы, словно проверяла чистоту ногтей. Из комнаты дочери доносились жалобные звуки губной гармоники. Я сел напротив жены и взял ее руки в свои.

Хелен плакала без слез.

— Да, такие вот дела, — сказал я. Больше мне ничего не пришло на ум.

— Все было напрасно, — всхлипнула она. — Девочка каждый день занималась, жертвовала свободным временем, и все зря.

Мне хотелось взять Хелен на руки, погладить по волосам, но я не двинулся с места, прислушиваясь к губной гармонике, Да, музыка звучала жалобно, и тут я вдруг подумал, что наутро после выпускного вечера ни жена, ни дочь не спросили, где я пропадал ночью.

Не было ни вопросов, ни упреков — ни молчаливых, ни тайных, ни прямых, не было и настороженных взглядов.

Та стервочка еще по дороге меня так завела, что, когда мы приехали на «ее» лесную просеку, я сгорел за пять секунд. Потом отвез ее в город и ссадил у той же телефонной будки. На обратном пути мы не обмолвились ни словом. Лишь выйдя из машины, она сказала смеясь: «Из-за пяти секунд незачем было ехать в такую даль. Когда тебе еще раз что-нибудь понадобится, знаешь, где меня найти... До следующего раза... Привет».

Вот и все.

Я тоже не спрашивал, как жена с дочкой тогда добрались домой. Подвез ли их кто, или они взяли такси.

— Может, ей чему-нибудь другому обучиться, — сказал я наконец жене. — Вариантов много...

— Будто это так просто: раз-два, и переучился. Ты же не мажешь горчицей сырники?

— Нет, конечно, но я могу отказаться от сырников и, если надо, от горчицы — короче, довольствоваться тем, что предлагают. Я не могу поступать только сообразно своим склонностям, а ты можешь? По-твоему, для студентов надо специально делать какую-то особенную колбасу...

— Лотар, ты всегда смотришь на все сугубо практически: деньги, заработок.

— Ну и что? В конце концов человеку надо что-то жрать. Это во-первых, а для этого нужны деньги, и для погашения ссуды — тоже. Все прочее — самообман... Хелен, мне очень жаль, но я должен сказать прямо, от этого никуда не денешься: с сегодняшнего дня у тебя дома двое безработных. Да, Хелен, ты как чуяла, когда выбирала государственную службу...

— Пойду к ней, — решительно сказала жена и поднялась, однако от стола не отошла.

— Я бы не стал этого делать: лучше оставить ее одну, именно сейчас. Когда ей захочется поговорить, она сама спустится сюда... Может, из нее выйдет уличный музыкант, — добавил я в шутку.

— Уличный?! — с отчаянием воскликнула жена.

— Почему бы и нет — эта профессия вымирает. А профессия достойная, между прочим.

* * *

Этого человека я уже где-то видел.

Но где? При каких обстоятельствах? Он был толстый, живот нависал над поясом, голосом говорил необычайно высоким. Когда я остановился у его дома и открыл багажник, он сказал, указывая на три ящика:

— Отнесите их в гараж.

Гараж находился рядом с его безликим особняком. Я положил ящики около двух дамских велосипедов, и, когда затем вышел на улицу, толстяка уже не было там. Я подошел к подъезду, решив было еще раз позвонить, но передумал. В конце концов, ни ему, ни мне нигде расписываться не надо.