Жанна д’Арк - [31]

– Откуда ты взялся? С неба свалился? Как это ты попал именно сюда? И что означают твои доспехи? Рассказывай.

– Я ехал с вами всю ночь, – ответил он.

– Этого не может быть! – воскликнул я, а про себя подумал, что пророчество Жанны наполовину сбылось.

– Да, я говорю правду. Я спешил из Домреми, чтобы присоединиться к вам, и немного опоздал. Но я так умолял коменданта, что он, тронутый моей преданностью великому делу освобождения страны – да, да – великому делу, как он сказал, в конце концов согласился, разрешив мне примкнуть к отряду.

Я подумал про себя, что все это ложь. Вероятно, Паладин был одним из тех, кого комендант завербовал насильно. Я знал, что это так: ведь согласно предсказанию Жанны, он должен был присоединиться к нам в последний момент, но не по своей доброй воле.

– Я очень рад, что ты здесь, – сказал я вслух. – Мы идем в бой за святое дело, и в такое время нельзя сидеть дома.

– Сидеть дома! Разве можно? Никто не удержал бы меня, как нельзя удержать молнию в грозовой туче, когда загремит гром.

– Красиво говоришь. Похоже на тебя. Это польстило его самолюбию.

– Ты ведь знаешь меня! Правда, не все меня так хорошо знают. Но они тоже убедятся в моем геройстве еще до того, как я покончу с этой войной.

– Я и не думаю иначе. Я убежден, что тебе нипочем любая опасность.

На этот раз мои слова так пришлись ему по вкусу, что он раздулся, как пузырь.

– Уж я-то знаю себя! Да! И мои подвиги в этой войне не раз заставят тебя вспомнить мои слова.

– Я был бы дураком, если бы сомневался. Это бесспорно.

– Простым солдатом мне трудно показать себя с лучшей стороны, и все же Франция услышит обо мне. Вот если бы я был там, где мне подобает, – на месте Ла Гира, Сентрайля или бастарда Орлеанского – тогда другое дело... Я по стану много говорить, я, слава богу, не из породы болтунов, как Ноэль Ренгессон и ему подобные. Но я поставил перед собой определенную цель, и весь мир будет поражен, когда я достигну ее. Я хочу вознести славу простого солдата выше их славы и окончательно затмить ею громкие имена этих полководцев.

– Послушай, дружище, – сказал я, – знаешь ли ты, что у тебя возникла замечательная идея? Сознаешь ли ты ее величие? Действительно, что значит быть генералом с громкою славой? Ерунда! В истории их слишком много. Их так много, что не упомнишь даже имен. Но простой солдат, стяжавший себе громкую славу, – явление исключительное и необычное. Он будет яркой планетой среди миллионов мелких звезд! Его имя переживет века! Друг мой, кто подал тебе такую мысль?

Паладин готов был лопнуть от радости, но старался по возможности скрывать ее. Небрежно отмахнувшись рукой от моего комплимента, он самодовольно проговорил:

– Все это пустяк! Мне приходят в голову мысли получше. А этой я даже не придаю значения.

– Ты меня удивляешь, право, удивляешь. Неужели такая мысль – плод твоего собственного ума?

– Точно. В моей голове богатейший запас всевозможных идей, – прибавил он, хлопнув себя пальцем по лбу и заодно сдвинув шишак на левое ухо, что придало ему ухарский вид. – Я не привык пользоваться чужими мыслями, как Ноэль Ренгессон.

– Кстати, о Ноэле. Когда ты видел его в последний раз?

– Полчаса тому назад. Вон он, спит как убитый под деревом. Всю ночь вместе с нами ехал.

Я обрадовался и подумал, что теперь могу быть совершенно спокоен. Теперь уж я никогда больше не стану сомневаться в пророчествах Жанны.

– Мне очень приятно это слышать! – воскликнул я. – Мы можем гордиться нашей деревней! Вижу, что в это грозное время не удержать дома наших молодцов с львиными сердцами!

– Львиное сердце? У кого? У этого плаксы? Он так просился домой! Кричал, хныкал, умолял отпустить его к маменьке. Тоже мне львиное сердце! Да это же сосунок, неженка!

– Скажи, пожалуйста! А я думал, что он пошел добровольно! Разве не так?

– Вот еще, добровольно! Он шел, как на виселицу. Когда узнал, что я иду из Домреми призываться, он попросил меня взять его с собою, под свое покровительство, хотел посмотреть на войска и на всю эту суету. Ну, пришли мы, увидели вереницу горящих факелов у ворот замка и побежали туда. И тогда, по указанию коменданта, Ноэль был схвачен, а с ним еще четыре человека. Он умолял, чтобы его отпустили. Я тоже просил заменить его кем-нибудь другим. Наконец, комендант разрешил мне примкнуть к отряду, а Ноэля так и не отпустил – здорово рассердил его этот плакса. Да, славно будет он служить королю: уплетать за шестерых, а улепетывать за десятерых. Мне начинает внушать отвращение этот пигмей с сердцем кролика и брюхом коровы!

– Какая неожиданная новость! Мне обидно и больно слышать об этом. Ведь я считал Ноэля храбрым малым. Паладин сердито взглянул на меня и сказал:

– Не понимаю, как ты можешь так говорить? На основании чего ты мог составить себе подобное мнение? Я не питаю ненависти к Ноэлю. Я говорю о нем без всякого предубеждения. Вообще я отношусь одинаково ко всем людям. Ноэля я люблю, он друг моего детства, но пусть не обижается на меня за правду. Я говорю о его недостатках, он может говорить о моих, конечно, если они у меня есть. Возможно, их даже много у меня, но, я полагаю, они далеко не так отвратительны... Храбрый малый! Ты бы послушал, как он ревел, визжал и чертыхался прошлой ночью из-за того, что седло ему что-то натерло. Почему же оно мне ничего не натерло? Да я в нем чувствовал себя так удобно, будто и родился в седле. А между тем, я впервые в жизни ехал верхом на коне. Все старые солдаты восхищались моей посадкой и утверждали, что ничего подобного не видели отроду. Я его все время поддерживал, чтобы он не свалился.