Жанна д’Арк - [11]

– Феям приказано было исчезнуть, если они когда-нибудь покажутся людям. Не так ли?

– Так, милая.

– А если кто-то чужой врывается к человеку в спальню среди ночи, когда этот человек раздет, неужели вы будете настолько несправедливы, что скажете: раздетый человек показывается людям?

– Конечно, нет. – Добрый священник казался несколько смущенным и, отвечая, чувствовал себя неловко.

– Разве грех остается грехом, если он совершен непреднамеренно?

Отец Фронт всплеснул руками и воскликнул:

– Ах, дитя мое, я вижу теперь свою вину!

Он привлек ее к себе, приласкал, стараясь примириться с ней, но она была в таком сильном возбуждении, что не могла сразу успокоиться, прильнула лицом к его груди и, заливаясь слезами, сказала:

– В таком случае феи совсем не виновны – ведь у них не было злого умысла. Они не знали, что кто-то проходит мимо. А поскольку эти крошечные создания не могли постоять за себя и напомнить, что закон не должен карать невиновных, а только злоумышленников, и так как у них не нашлось ни одного друга, который бы вспомнил и сказал за них такую простую вещь, – за это их навсегда лишили их жилища. Это несправедливо, слишком несправедливо.

Добрый старик еще крепче прижал ее к своей груди и сказал:

– Устами младенцев осуждаются неосторожные и легкомысленные. Да простит мне господь, но я желал бы вернуть назад бедных малюток – ради тебя! И ради себя также, потому что я был несправедлив. Ну, полно, не плачь– никто не сочувствует твоему горю так, как я, твой бедный, старый друг. Не плачь же, милая...

– Но я не могу удержаться: мне слишком больно. Ведь то, что вы сделали,

– не пустяк. Разве сожаление – достаточное наказание за такой проступок? Отец Фронт отвернулся, иначе она обиделась бы, увидев на его лице улыбку.

– Ах ты, безжалостный, но праведный судья! – сказал он. – Нет, такого наказания недостаточно. Я надену власяницу и посыплю пеплом голову. Ну, ты до-вольна?

Рыдания Жанны стали утихать, вскоре она глянула ни старика сквозь слезы и со свойственной ей простотой сказала:

– Да, этого будет достаточно. Это очистит вашу душу.

Отец Фронт, видимо, засмеялся бы снова, если бы вовремя не вспомнил, что дал обещание, не особенно приятное, но требующее исполнения. Он встал и подошел к очагу. Жанна наблюдала за ним с большим любопытством. Священник взял горсть холодного пепла и уже было собрался посыпать им свою седую старую голову, как вдруг его осенила другая мысль.

– Ты не откажешься помочь мне, милая?

– Чем же, святой отец?

Он опустился на колени, низко склонил перед ней голову и сказал:

– Возьми пепел и сама посыпь мне голову.

Этим дело, конечно, и кончилось. Победа была на стороне священника. Легко себе представить, что лишь одна мысль о таком унижении старого человека должна была поразить Жанну, как и всякого ребенка в селе. Она бросилась к нему, упала рядом на колени и сказала: – Ах, это ужасно! Я даже не знала, что значит надеть власяницу и посыпать голову пеплом. Пожалуйста, встаньте, святой отец.

– Но я не могу, пока не буду прощен, Ты прощаешь меня?

– Я? Да ведь вы мне ничего плохого не сделали, святой отец. Вы сами должны простить себя за несправедливость, допущенную в отношении бедных маленьких фей. Встаньте, святой отец, прошу вас.

– В таком случае я попал в еще худшее положение, чем прежде. Я думал, что должен заслужить твое прощение, а что касается моего собственного, то к самому себе я не могу быть слишком снисходительным. Это мне не к лицу. Что же мне делать? Придумай что-нибудь своей умной головкой.

Священник продолжал неподвижно стоять на коленях, несмотря на мольбу Жанны. Она уже чуть было не расплакалась снова, как вдруг ей пришла в голову спасительная мысль, – она схватила совок, обильно осыпала собственную голову пеплом и, задыхаясь и кашляя, проговорила:

– Вот и все. Ну, встаньте же, святой отец! Старик, растроганный и довольный, обнял, ее крепче.

– О, несравненное дитя! – сказал он. – Это приятное мученичество, а не такое, каким его рисуют на картинах. В нем есть много прекрасного и возвышенного. Я утверждаю это.

Затем он смахнул пепел с ее волос, помог ей вытереть лицо, шею и привести себя в порядок. Он был опять в хорошем настроении, готовый продолжать беседу. Он уселся в кресло, снова привлек к себе Жанну и сказал:

– Жанна, ты тоже имела обыкновение плести венки под Волшебным деревом с другими детьми. Не так ли?

Это была его обычная манера. Когда отец Фронт собирался поставить меня в тупик или поймать на чем-нибудь, он всегда начинал разговор таким мягким, как будто безразличным тоном, обезоруживающим человека и незаметно толкающим его в хитро расставленную ловушку, и человек идет, сам не зная, пока не попадется. Это забавляло старика. Я знал, что он собирается теперь сделать то же самое с Жанной.

– Да, святой отец, – ответила она на его вопрос.

– И ты вешала их на Дерево?

– Нет, святой отец.

– Почему же?

– Так, не хотела.

– Неужели не хотела?

– Да, святой отец.

– Что же ты делала с ними? – Я вешала их в церкви.

– Почему же ты не хотела вешать их на Дерево? – Потому что говорили, будто феи сродни нечистой силе и оказывать им почести грешно.