Жанна д’Арк - [19]
Но «заговорить» рану не позволила, боясь «волшебства».
— Лучше, — говорила, — мне умереть, чем сделать что-нибудь противное воле Божьей…[244]
И, вдруг перестав плакать, вырвала стрелу из раны. Только что сделали ей перевязку, вернулась в сражение. Но монсиньор Батард велел трубить отбой. Жанна кинулась к нему и, плача, теперь уже не от боли, молила:
— Именем Божьим говорю вам: мы сейчас войдем в крепость… и ничего с нами англичане не поделают… Только отдохнем немного…[245]
Так и сделали: отложили приступ ненадолго. В это время Дева, сев на коня, отъехала одна в соседний на склоне холма виноградник и, сойдя с коня, села на землю между вьющимися по низким подпоркам и в косых лучах заходящего солнца прозрачно-зеленеющими лозами.
Та же была и здесь тишина, как в домремийском садике; тот же далекий звон колоколов или гудение пчел; та же крепкая свежесть — дыхание «Черной Девы», Матери-Земли.
Вдруг повеяло в воздухе как бы солнечно-теплым розовым маслом от алых и белых цветов шиповника — благоуханием прославленных тел, и Жанна услышала Голос:
— Дочерь Божия, ступай, ступай! Я тебе помогу, — ступай!
Рана вдруг перестала болеть; тело чудесно укрепилось, и, вскочив на коня, Дева вернулась в бой.[246]
Ужас напал на англичан, когда они увидели, что Жанна — «ведьма» неуязвимая — вернулась в бой. А французы закричали радостно:
— Вот она, вот она! Дева Жанна вернулась! И все за нею кинулись на приступ. Видя знамя свое вдали, по ту сторону рва, она закричала:
— Только что знамя прикоснется к стене, — все за мной!
— Жанна, знамя у стены! — ответил ей кто-то из рыцарей.
— Ваше, все ваше, — входите! — опять крикнула Дева, и все за нею кинулись в ров, влезли, точно сверхъестественною силою поднятые, на стену, сломали ворота и ворвались в башню.[247]
Старый английский военачальник, сэр Виллиям Глесдаль, давший клятву, что, если только войдет в Орлеан, перебьет в нем всех мужчин, женщин и детей, — медленно отступал под старым английским знаменем, развевавшимся над восьмидесятилетними победами, — перед знаменем семнадцатилетней девочки.
— Глассидá! Глассидá! Сдавайся же, сдавайся Царю Небесному, — кричала ему Жанна, щадя и в такую минуту честь врага и отличая победу Божью от своей. — Ты назвал меня «девкой продажной», а я души твоей и всех твоих жалею!
Так кричала она и плакала от жалости.[248]
Ядра летели на Турелльские башни с французских окопов. Кровельный желоб перекинули французы над рухнувшей мостовой аркой, чтоб перелезть через нее, а внизу на реке зажгли дощаник, с дегтем, серой, паклей, смолой, лошадиными костями и хворостом. Вспыхнувший деревянный мост рушился под англичанами. Все они вместе с Глесдалем, не выпускавшим знамени из рук, упали в реку и потонули. И Жанна, видя то, еще сильнее заплакала.[249]
Взяты были Турелли, а главный английский военачальник, сэр Джон Тальбо, чьим именем французские матери пугали маленьких детей своих, так и не двинулся: сам был, как малое дитя, испуган.[250]
Все удивлялись тому, с какою чудесною точностью исполнились оба предсказания Жанны: «Завтра из тела моего прольется кровь» и «до наступления ночи мы войдем в Орлеан по мосту Турелльской бастильи».[251]
На следующий день, 8 мая, одержана была последняя, четвертая победа, больше всех остальных трех. Жанна плакала над теми, кровавыми, и радовалась только этой, бескровной.
«Ради святого дня Господня (воскресения), не будем сражаться сегодня, — говорила она. — Сами не нападайте; если же англичане на вас нападут, защищайтесь храбро и ничего не бойтесь: вы победите!»
В поле поставлен был алтарь, отслужили обедню, и все причастились. В то же время неприятель уходил из всех осадных окопов и башен: это было начало конца — ухода англичан из Франции.[252]
Так, в три дня, от 6 до 8 мая, с чудесной быстротой и легкостью освобожден был Орлеан. «В три дня все английское войско обращено было в бездействие или бегство, — скажет папа Мартин V в том же году. — Видя огромную силу этого войска, мужество английских ратных людей и мудрость военачальников, можно было думать, что соединенные силы мира не сделают в течение месяца того, что совершила Дева в три дня».[253]
«Век мой будет короток, — говорила Жанна, — не больше года: надо спешить, чтобы воспользоваться мной как следует!»[254]
Однажды, постучавшись в дверь королевской палаты, — может быть, одной из тех опочивален, где спал Дофин, «покоясь на ложе между Безумием и Разумом», — вошла она, стала на колени и, обняв ноги его, сказала:
— Благородный Дофин, не собирайте стольких долгих советов, а ступайте прямо в Реймс на венчание!
Ласково выслушал ее Дофин, но ничего не ответил.
— Это ваш Совет вам говорит? — с усмешкой спросил один из сановников.
— Да, мой Совет, и очень меня торопит! — ответила Жанна.[255]
Всякое промедление в походе на Реймс ее возмущало или приводило в отчаяние. И в этом следовал за нею весь народ: множество ратных людей и бедных рыцарей, иногда почти безоружных, оборванных, на жалких клячах или даже пеших, собиралось к ней со всех концов Франции, чтобы идти в Крестовый поход на Реймс, как бы вся Земля вставала на зов воплощенного в Деве Духа Земли.
