Жан-Жак Руссо - [14]

Париж открылся ему со стороны предместья Сен-Марсо и произвел жуткое впечатление: грязные улицы, заваленные отбросами, обшарпанные лачуги, возле которых носилась ребятня в лохмотьях, бродили старьевщики и горланили торговки овощами. Оказалось, что его рекомендовали людям, которым вовсе не было до него дела. Что же до полковника Годара, то Жан-Жак очень быстро понял, что тот искал для своего племянника слугу без жалованья. Прощайте, «мраморные дворцы и золото…». Он узнал также, что мадам де Варан опять уехала не то в Пьемонт, не то в Швейцарию или Савойю… Благодаря еще одной субсидии от великодушного Бонака он смог продолжить свой путь.

При мысли, что он сможет увидеть Матушку, Жан-Жак был по-настоящему счастлив; в дороге его воображение ожило, он опять был предоставлен только себе самому и своим грезам. Он даже сделал круг, чтобы повидать Форез и берега Линьона, где разворачивалось действие «Астреи»[8], но с сожалением обнаружил, что дивная «призрачная страна» из книги оглашается на самом деле грохотом кузнечных молотов и наковален.

В Лионе, в монастыре Шазо, подруга мадам де Варан посоветовала Жан-Жаку подождать от нее известий. Времени на долгое ожидание у него не было, так как он обнищал до такой степени, что вынужден был ночевать на скамейках под открытым небом. Впрочем, в нищете была своя прелесть: так, он провел восхитительную ночь под аркой террасы на берегу Соны, заснув под пение соловья. Но дни тянулись долго, а в жизни случается всякое — к примеру, ему дважды пришлось открещиваться от гомосексуальных поползновений. Один добрый священнослужитель вывел его из затруднения, дав ему переписывать ноты за кров, пищу и несколько су.

Наконец до него дошли деньги от мадам де Варан, которая ждала его в Шамбери, где обосновалась сама. На сей раз он не утруждал себя окольными путями, покончив с грезами. В конце сентября — начале октября 1731 года птичка вернулась в гнездо.

В ШАРМЕТТЕ

У Матушки была хорошая новость. По указу короля Сардинии было предпринято составление земельного кадастра в Савойе. Жан-Жак был назначен одним из трех сотен секретарей, в чьи обязанности входило классифицировать документы по фамилиям владельцев в алфавитном порядке. Это было, конечно, хорошо, но помещение, в котором предстояло работать, ему не понравилось: уродливое здание — мрачное, с прогнившими полами и крысами, да еще и без сада. Матушка арендовала его у генерального контролера финансов, который выплачивал ей пенсион.

Жан-Жак опять увидел возле Матушки неизменного Клода Ане, но сейчас посмотрел на него другими глазами. Это был крестьянский парень родом из Монтре, племянник садовника господина де Варана в Верве, который последовал за своей хозяйкой в ее изгнании и отречении. Хозяйкой — в двойном смысле этого слова[9]. Жан-Жак очень быстро это понял. Он имел с ним довольно резкий разговор, после чего этот парень выпил целую чашку лауданума[10], и Матушка, напуганная, вынуждена была вызвать помощь и как-то объяснять ситуацию. Жан-Жак не испытывал никакой физической ревности, но в сердце его больно кольнуло: «Мне тяжело было узнать, что кто-то может жить с ней в большей близости, чем я». Впрочем, тот, другой, парень двадцати пяти лет, серьезный, рассудительный, одаренный способностями к ботанике и травничеству, даже нравился ему Да и вообще, все, кто любил Матушку, «любили друг друга».

Отныне Жан-Жак трудился по восемь часов в день шесть дней в неделю «в скучном бюро, провонявшем дыханием и потом всей этой деревенщины, большей частью нечесаной и немытой». Он загрустил, и — дурной знак — чтение опять становится для него настоятельной потребностью. За рабочим столом он рисует цветочки и пейзажи.

Весной 1732 года Ане убедил мадам де Варан арендовать в предместье сад, чтобы засадить его растениями. Вместе с садом был арендован и маленький домик, кабачок, — там Жан-Жак время от времени находил себе убежище. Для развлечения они иногда музицировали; Матушка давала у себя любительские концерты: Жан-Жак дирижировал, а сама Матушка пела дуэтом то с одним, то с другим.

И тут произошел очередной вираж в его судьбе. Жан-Жак вообразил себя музыкантом и певцом, и работа с бумагами сделалась для него окончательно невыносимой. До такой степени, что позднее он вспоминал, что потратил на нее целых два года, хотя на самом деле — всего восемь месяцев: он уволился 7 июня 1732 года. Теперь у него были другие намерения — стать учителем музыки. Он убедил Матушку, что ему необходимо совершенствоваться в этом деле, и она согласилась нести соответствующие расходы. Итак, Жан-Жак отправился в Безансон, чтобы брать уроки у аббата Бланшара, преподавателя музыки при соборе. Этот аббат, как пояснял Жан-Жак в своем письме, обнаружил у него «чудесный талант». К сожалению, аббат вскоре покинул Безансон и уехал в Париж. Однако он обещал: если его ученик глубоко изучит композицию и подождет два года, то он ручается за то, что сможет упрочить его положение как музыканта. Пока же Жан-Жак должен был преподавать музыку в Шамбери.

Он был в восторге. «Я благоухаю розой и флёрдоранжем: мы поем, беседуем, смеемся, забавляемся». Его ученицы так грациозны — настоящий питомник райских птиц. Даже дочери буржуа милы — как, например, Перонна Лард, столь же глупенькая, сколь красивая, с которой он поет дуэтом: «Лукас, Лукас, горит мой дом». Музыкальное ремесло не приносит дохода, но устраивает его, особенно при отсутствии принуждения и строгого распорядка. Осенью или зимой 1732/33 года Жан-Жак заболел воспалением легких и воспользовался временем, которое потребовалось для выздоровления, чтобы разобрать