Жан Расин и другие - [16]
Исполнением этих наказов и стала книга Арно «О частом приобщении Святых Тайн», появившаяся в 1643 году, вскоре после освобождения Сен-Сирана. Непосредственный повод к ней дало происшествие не слишком значительное. Маркиза де Сабле, в духовниках которой состоял в ту пору иезуит, уговаривала другую знатную даму, принцессу де Гемене, последовательницу узника Сен-Сирана, ехать на бал в тот самый день, когда та причащалась. Принцесса отказалась, сославшись на запрет своего наставника. Маркиза пришла в крайнее удивление: ее духовник не видел в таком совмещении акта набожности со светским удовольствием ничего дурного. Обе дамы обратились к своим руководителям за разъяснениями; иезуит изложил свои мысли письменно; маркиза показала эту записку госпоже де Гемене, а та отдала ее Антуану Арно. Он настолько возмутился содержанием записки, утверждавшей: чем грешнее и суетнее человек, тем больше он нуждается в Святых Дарах, – что не откладывая засел за капитальное сочинение об этом предмете, определившее во многом и его судьбу, и судьбы янсенистского учения. Насмешливый Ларошфуко называл с тех пор двух дам, чей спор послужил толчком для книги Арно, «основательницами янсенизма».
Между тем эта история как предлог для серьезной книги не столь уж анекдотична. Она просто переносит отвлеченные на первый взгляд теологические тонкости в область каждодневного житейского поведения верующего мирянина, каждодневных практических решений духовного руководителя; такое смещение упора было сделано и в самом сочинении Арно. Символика причастия означает приобщение человеческой души к Богу. Янсенисты полагали, что человек может совершать этот акт, лишь чувствуя себя достойным такого приобщения. А для того ему мало просто не отвлекаться в такой день на всякие суетные занятия; следует поглубже заглянуть к себе в душу, честнее разобраться в истинных своих побуждениях и строже себя судить. Ведь испорченность человеческой природы заставляет подозревать, что за самыми, казалось бы, невинными и даже добрыми поступками и чувствами могут таиться дурные, себялюбивые, греховные движения сердца. Сплошь и рядом люди бывают щедрыми из тщеславия, благожелательными из корысти, снисходительными из слабости, твердыми из упрямства. Даже такие деяния, как помощь бедным, справедливость к обиженным, самоотверженное служение отечеству сами по себе заслуживают похвалы и одобрения лишь до тех пор, пока не вскрыты подлинные их внутренние пружины.
Но кто тогда окажется вправе с неколебимой уверенностью счесть себя достойным приблизиться к Святым Дарам? Ведь коль скоро только благодати доступно радикальное удаление скверны из человеческой души, любой праведник может оказаться неспособным выполнять евангельские заповеди. «Праведник без благодати», наделенный всеми природными добродетелями, но не свободный от первородного греха и потому с ужасом сознающий всю бездну своих пороков, тщетно бьющийся из нее вырваться, – едва ли не главный персонаж в янсенистской психологической и моральной драме. (А тот, кто ощущает себя осененным благодатью избранником Божиим, – на каком основании так о себе думает? Не исполнен ли он просто самой непомерной гордыни? И добрый Венсан де Поль не без яду писал о докторе Арно: «Даже если закрыть глаза на все прочие соображения и обратиться лишь к тому, что у него во многих местах сказано о замечательном расположении духа, без которого он не считает возможным причащаться, найдется ли на земле человек столь высокого мнения о собственной добродетели, чтобы полагать себя достойным причастия? На это имеет право один лишь господин Арно, который, предъявив требования столь строгие, что и святой Павел убоялся бы идти к причастию, не устает многажды хвалиться в своей апологии, что служит мессу каждый день; из чего видно, что его смирение столь же восхищения достойно, как и его милосердие…»).
И само раскаяние может питаться не чистой любовью к Богу, не сокрушением о собственной порочности, не искренним желанием исправиться и жить впредь, как должно, а всего лишь страхом загробного наказания, зачастую испытываемым лишь в последнюю минуту, на смертном одре; в таком случае духовник не должен давать отпущения грехов и допускать кающегося к причастию. Это вновь та самая проблема, из-за которой спорил Сен-Сиран с Ришелье и которая стоила ему свободы. Она касается уже не столько совести паствы, сколько политики Церкви. В сущности, это главный вопрос и политики вообще как таковой, но для церкви особенно мучительный: возможность и желательность компромисса. Разумеется, лучше всего для Церкви было бы привести христианское человечество к строгому и неформальному исполнению всех суровых заповедей религиозной нравственности.
